Эх, жаль, что только воображение может показать нам такую странную фантастическую кинокартину, снятую мозгом так, мимоходом, не отрываясь от изнурительной работы над разрешением кучи задач, вопросов и проблем.
Правда, и ругать-то за такие закидоны воображение нельзя. Потому как всё, что ни делается, всё, что ни кажется, – всегда к лучшему и всегда правильно.
Лёху Маловича иллюзии такие посещали редко, конечно, но потрясали его сознание как шипящий грандиозный удар молнии. Когда-то, лет десять назад, в ливень бешеный спрятались они с другом деревенским Шуркой под толстой берёзой в глухом лесу Каракудуке. И молния воткнулась огромным раскалённым ножом в ствол метра на три выше их голов. Полдня
после этого они ни черта не слышали, в горле держался раздирающий глотку дымный запах палёной стружки и трясло обоих так, будто на лесных дорожках они поочередно встречались с лешим, бабой-ягой, Кащеем Бессмертным и Змеем Горынычем. Сильное было впечатление. Память на всю жизнь.
Вот ему от чего-то именно после похорон брата отцовского, Володи, и явилось чувство это. Ощущение остановки жизни. Смешано было оно и с самой печалью от смерти очень доброго, хорошего старшего товарища, да с запавшими в мозг и душу трагическими разрывами в родне из дорогой Владимировки, со многими родственниками из Зарайска и некоторыми друзьями близкими, но, в первую очередь, конечно, изменение облика любви к жене. Вроде ещё позавчера облик был светел, как безгрешные лики святых на иконах. А тут ни с того, ни с сего почудилось Лёхе, что замерла их любовь общая в неловкой, неудобной позе и застыла. Именно так время и бег жизни иногда замерзали в его воображении. Надежда вообще никак не показала хотя бы дежурного сожаления о кончине теперь уже и её родственника. Ни словом не утешила Лёху о разрыве с другом детства и вообще перестала спрашивать его о чём либо, кроме его нерегулярной сдачи зачетов и экзаменов.
– Надо, обрезать «хвосты», Алексей, – очень серьёзно внушала ему жена.– У тебя в институте одиннадцать крупных долгов. Я за тебя поручилась перед деканом, что ты выправишь ситуацию к концу декабря. К каникулам надо подойти без задолженностей. То есть я на себя взяла твою ответственность. Меня хотя бы не подведи.
Она вечером, когда Лёха пришел с поминок, дала ему книгу по грамматике, пару конспектов и села в кресло лицом к окну, разместила на разросшемся животе тетрадки. Всё. Исчез для неё и муж, и звёзды за окном да прочие раздражители вроде радиоприёмника, орущего истошно патриотику хоровую, да родителей Лёхиных, громко обсуждавших перепивших лишнего родичей на поминальном ужине, которые вместо грустных размышлений о судьбе Владимира Сергеевича несли всякую ересь. Хохотали и швыряли друг в друга пирожки с капустой через пять столов. Замерло время для Лёхи. За две недели он как во сне написал три безликих материала в газету, сдал пять зачетов и два экзамена, съездил в командировку за двадцать всего километров и отработал на пяти тренировках вместо десяти, после чего тренер сказал равнодушно.
– Не сделаешь мастера в этом сезоне – ищи другого дурака, который будет с тобой как с сосунком нянчиться.
Не звонили друзья, тетя Панна, Шурик и Горбачёвы. Надежда от стремления к вершинам познания языка не отрывалась, спать ложилась намного позже Лёхи, вставала раньше и количество их тёплых объятий и нежных поцелуев к декабрю иссякло почти напрочь. До обеда она торчала в институте, после него бежала к маме, а в Лёхину комнатку возвращалась ближе к вечеру. Родители с Алексеем пересекались исключительно на кухне, причём отец стал молчаливее чем всегда, а мама говорила с ним только на одну тему. Выразить всю её, если мысль сконцентрировать и обобщить, можно было одной фразой.
– Ты, Алексей, Надежду старайся от учёбы не отвлекать. Вот родит она скоро, так и не останется ей времени на интенсивную работу с языком. Ты её береги, не отрывай от главного.
– Ты меня не разлюбил, Леший? – прашивала вдруг Надя, повернув голову вполоборота к сидящему на кровати мужу. Больше ему сесть было не на что. Он или книжку читал не институтскую, или писал что-то для газеты, положив стопку листов на мягкое покрывало. Лёха задумывался на минуту, чтобы понять самому: правдой ли будет то, что он ответит.