– Нет, Надюха. Не разлюбил. Ни причин нет, ни поводов.
– Я тоже тебя не разлюбила. Хотя общаемся мы мало и редко,– Надя задумчиво глядела в стену, потом отворачивалась и погружалась в сокровенный чужеземный язык.
Так и застыло время несущейся к старости жизни столбиком термометра, застрявшего надолго на нулевом градусе. И только первого декабря с утра оно вздрогнуло, воспрянуло и взбудоражилось от новости, которую, похоже, ждали все, кроме Лёхи и его отца. Утром у подъезда скрипнула шипами по заиндевевшему, прихваченному тонким ледком асфальту, машина Игната Ефимовича Альтова. Из неё, не дождавшись полной остановки, птицей тяжелой, вроде пеликана, вылетела, размахивая полами кашемирового пальто как крыльями, Лариса Степановна. Она отстучала подковами австрийских сапожек по шестидесяти восьми ступенькам и радостно ввалилась в открытую уже дверь. Отец увидел её через окно случайно и сразу доложил маме.
– Тёща Лёхина сейчас поднимется. Взъерошенная вся и почему-то радостная.
Мама Надежды пробежала в комнату молодой семьи, зацепив за руки и Николая Сергеевича, и Людмилу Андреевну.
– Вот! – сказала она с интонацией футбольного комментатора Озерова, когда он убеждался, что наши забили гол. – Это ордер! Это ключи. Улица Павлова, дом семь, квартира девять, второй подъезд, второй этаж. Ответственный квартиросъёмщик – Альтова Надежда Игнатьевна.
В комнате стало так тихо, как бывает только в огромном читальном зале библиотеки имени Толстого летом, когда никто не кашляет и не чихает.
Немая сцена напоминала гоголевскую, которая долго длились после слов Городничего «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие». Только у Гоголя среди присутствующих сразу же возник испуг и разные противоречивые чувства.
А в Лёхиной комнате все, кроме Надежды, онемели от того, как непринужденно, весело и лихо донесла неожиданную весть тёща.
Мама, ожидавшая свою квартиру в восьмилетней очереди, доложила о получении своего ордера семье плача и утирая беспрерывные слёзы кухонным вафельным полотенцем.
– Ни хрена так! – взял в руки ордер Лёха. – Коммунистические блага посыпались на неподготовленный народ. Чем заслужила студентка Альтова такую премию? Не будучи пока профессором, премировали её как нобелевского лауреата. Бурные аплодисменты!
Лёха подбросил несколько раз над головой связку ключей, бросил их на секретер, хмыкнул, закурил прямо в комнате при беременной женщине. Но сразу и вышел. Сел перед подъездом на скамейку, почесал затылок, матюгнулся вполголоса, а полным голосом произнес.
– Ну, всё, бляха! И ты, Алексей, наконец, попался в сетку. Теперь, Алексей, ты в неоплатном долгу перед Родиной, партией и лично Игнатом Ефимовичем Альтовым. Поймал-таки! Молодец! Чтоб я сдох!
С балкона мама крикнула тихо, чтобы соседи в открытые форточки не поняли ничего. Не разобрали чтобы:
– Алексей! Простынешь! Давай быстренько домой. Нам через десять минут ехать!
Батя к ней подошел, через перила перегнулся.
– Старик, не дури. Точно простынешь. А в командировку послезавтра я за тебя поеду? У меня – во, сколько дел и без твоих! Давай бегом.
Соседка Заславская с третьего этажа услышала-таки. Вывалилась на балкон свой.
– Ничего не случилось, Людмила? Лёша, у тебя всё в порядке?
Соседка, мама говорила, очень хотела через Лёху упросить секретаря обкома Альтова, чтобы он дал команду ректору института, где работал преподавателем философии и обществоведения её муж Валентин Геннадьевич. Она считала, что именно ректор делает всё так, что мужа третий год подряд заваливают на защите кандидатской диссертации. Мама, как могла отбрёхивалась, оттягивала, придумывала плохие отношения зятя с тестем. Но Заславская имела стойкость, видела цель и добиралась к ней через регулярную долбёжку Людмилы Андреевны, терпеливо веря в то, что Маловичи сдадутся и натравят Лёху на тестя с благородной целью. Сама Заславская видела в перспективе мужа доктором наук и профессором. А рычагов толковых до Лёхиной женитьбы не имела. И теперь, чувствуя реальность воплощения мечты, она полгода выждала, после чего плотно села маме Алексея на уши. К самому Лёхе подойти она побаивалась. Лёха Заславских не любил за изворотливость и патологическое враньё, а потому говорил с ними редко и сквозь зубы.
Нехотя поднялся Алексей со скамейки и вернулся домой. Все уже в рядок сидели на диване. Ждали. Только батя пил чай на кухне и читал вчерашние «Известия»
– Алексей, – сказала обиженно Лариса Степановна. – Ну, что случилось? Радость у вас в семье, а ты бычишься, норов показываешь, как конь необкатанный.