– Да мне по хрену в принципе, – Шурик криво ухмыльнулся. – Не ест ананасов, лангустов и крабов – ладно. Проехали. И в хате обкомовской живет – не разводиться же! И скоро его перетащит Альтов в обком, чтобы смену себе выучить. До пенсии недалеко, а сыновья плюнули на всё обкомовское и ушли жить по-своему. Молодцы мужики. Вот Алексей Малович и будет ему сменой на барском кресле.
– В натуре – говорить не о чем! – сорвался Лёха. – Ты или меня ненавидишь с чего-то вдруг, или зависть тебя жрёт. Так у тебя всё есть. Даже больше, чем ты заработал или заслужил. Ведь так? Себе-то сам не ври.
Шурик поднялся, поправил на себе форму.
– Я сам не коммунист. Звали – не пошел. Но работаю так, что меня и без партбилета ценят и дают положенное по заслугам. А коммунистов я ненавижу. Это падаль. Особенно те, которые залетели высоко и народом манипулируют, да ходят по нашим головам. И, честно скажу, работаю я в милиции, чтобы простую жизнь от дерьма вычистить, а не в угоду советской, сволочной этой власти. А ты, Лёха, влез в объятья тем людям, которые для меня – хуже воров и бандитов, тех, что я ловлю и сажаю за решетку. Потому нет больше к тебе моей веры. И уважения. И старайся сделать так, чтобы я тебя больше никогда не видел. Короче, пошел вон от меня, предатель.
Он надел фуражку, поправил кокарду, обулся в прихожей и хлопнул дверью.
Отец походил по комнате, внимательно посмотрел на Лёху, на Людмилу Андреевну, сел на диван. Он обхватил голову большими своими ладонями и сказал задумчиво.
– Как надену портупею, так тупею и тупею…
Никто даже не улыбнулся. Поскольку в данной ситуации плакать надо было. Но и плакать никто не стал. Не было смысла ни радоваться, ни горевать. Жизнь как жизнь. У каждого своя правда. Хоть и кривая, раненая, зато своя.
20.Глава двадцатая
Куда делся апрель? Ведь вот только что – двенадцатого числа, портретами Гагарина почти на каждом доме, газетными торжественными статьями и телевизионными пафосными «голубыми огоньками» с присутствием героев и эстрадных артистов, а также добротной домашней выпивкой во славу советского первенства в космосе отмечали установленный указом Президиума Верховного Совета СССР от девятого апреля 1962 года День космонавтики. В семьдесят первом году ещё пока существовало не только душевное уважение народа к героическим полётам покорителей безвоздушных орбит, но и реальные пацаны через одного натурально желали вырасти поскорее и записаться в космонавты. И вот только, кажется, недавно
невозможно было ехать в автобусе, заполненном похмельными мужиками и перегаром благородных и низкопробных напитков. Вроде только что всё это было, а уже вдруг и Первомайская гордость за свою солидарность крепкую в виде огромных толп поддатых с утра трудящихся выплескивалась с периферий на центральную улицу. Тащил народ на себе длинные красные транспаранты со словами о труде, мире и дружбе народов. Большие несли фанерные щиты с умными и достойными лицами правителей советских,те, кто поменьше и слабее – флажки маленькие и кумачовые стяги с серпом и молотом возле древка, цветы бумажные и красные ленты, развевающиеся на ветру, как развязавшиеся банты неряшливых девчонок. Шел народ сплочённо к большой трибуне на обкомовской площади, махал радостно руками стоящим на трибуне «отцам» местного счастья социалистического и ухитрялся на ходу и на баянах играть, петь песни, зовущие к коммунизму, да пить в движении прямо из горла всё, что помогало веселее тащить тяжести и не думать: на кой хрен вообще далась эта демонстрация. После неё население разбредалось по своим рабочим местам, чтобы скинуть в кучу транспаранты, портреты, флаги и цветы, которые понадобятся теперь только в день победы Великой Октябрьской революции – седьмого ноября. И поскольку миссия их патриотическая на этом завершалась, граждане сбивались в кучки и шустро рассасывались продлять уважение к солидарности всего трудового народа по столовым и кафушкам, которых в городе было зачем-то много.
Лёха толком не решил к кому примкнуть – к редакционным трудящимся или нетрудящимся студентам. Выиграли студенты и он часа два шел в их сумасшедшей толпе, которая пела, танцевала под аккордеон чей-то, кидала из конца в конец портреты, к круглым палкам прибитые, флагами, цветами и пила по мере движения дешевую «бормотуху». Алексей с Надей вдвоём тащили огромный портрет Брежнева, украшенный по углам красными бантами. Двигались медленно, ждали своей очереди, но наконец вышли на финишную и под торжественные призывы из висящих вдоль всей площади громкоговорителей подровнялись и пошли мимо трибуны.