Тепло стало Лёхе на сердце и как цветок весенний, нагретый солнцем, распустилась и расцвела душа его, истосковавшаяся по родимому воздуху, земле, траве, деревьям и людям зарайским, которых бы он в секунду вычислил хоть в Рязани, хоть в Париже, если бы занесла его туда судьба кривая да нелёгкая.
А сам городской вокзал через час выплыл на повороте из-за похожих на толстые ступени космических кораблей серебристых цистерн нефтебазы. И пошли перед вокзалом чередой милые взгляду двухэтажки грязно-бежевые с остроугольными крышами, на каждой из которых кирпичом выложили строители год сдачи дома жильцам. Тысяча девятьсот сорок седьмой, пятьдесят первый, шестьдесят второй… Ну, и деревья перед домами были тех же лет рождения, только без подписи. Насладился Лёха видением долгожданным, поправил форму, ремень подтянул и сдвинул на правое ухо берет, что в армии обозначало высокий боевой статус десантника, а не кокетство. Уже видны были белые колонны вокзала, которые снизу частично перекрывали готовящиеся к старту пассажиры, а сверху – блистающие листья серебристых тополей, основной зарайской растительности. Лёха взял сумку и, задевая в вагонной качке плечами плацкартные полки, почти бегом двинул в тамбур.
– Что, солдатик? – спросила его проводница. Она открыла дверь и, держась за поручень, высунулась на полкорпуса, показывая кому-то далёкому свёрнутый желтый флажок. – Любимая-то встречает тебя? Бежит навстречу поезду и глазами все окна сверлит?
– Не, не встречает, – Лёха закурил. В тамбуре стояли ещё четыре мужика с папиросами в зубах. Так что, волновался Алексей групповым методом, не в одиночку.
– А я бы рядом с поездом бежала и на тебя глядела. Ты, солдатик, красавчик! – проводница засмеялась. – Женат, небось? Был бы не женат – тут бы ниже тамбура девчушка летела вровень с нами и кидала бы в тебя поцелуи воздушные.
– Женат, – сказал Лёха без выражения.
– Ну, вот когда разведешься, меня найди. Я за тебя, солдатик, с превеликим удовольствием выскочу. Мне ж двадцать шесть всего. А муж бросил в прошлом году. Езжу много. Дома меня по пять дней нет. А он ел-ел в столовой, матери бельё стирать относил, да и надоело ему. Ушел. Женился на бухгалтерше. Она после шести зимой и летом – одним цветом. Вся в муке и пятнах от стирального порошка.
– А чего это я разведусь? С какого пня? – выдыхая кольца дыма, ухмыльнулся Алексей Малович.
– Ну как? Ты же в армии был. Место твоё на койке паутиной стало зарастать. Вот приедешь домой, ты глянь сразу: есть паутина или нет. Если есть, живи дальше. А нету – так и не жди, разводись сразу. И давай ко мне. Уволюсь из проводниц ради такого орла. Дома буду сидеть. Тебя кормить и по голове гладить.
Тормоза издали жалостный стон, вагоны дернулись последними судорогами и поезд, которому обрыдло четверо суток болтаться между рельсами, прошипел тормозной пневматикой и застыл.
– Ладно, жди! – засмеялся Лёха и, не касаясь ступенек, слетел на перрон и обогнул здание вокзала со скоростью вольного степного жеребца.
Дома его не ждали. Телеграммы не давал, не звонил. Хотел объявиться сюрпризом. Дверь открыла тёща в махровом халате и с мухобойкой в пухлой руке.
– Злата! Папа приехал! – крикнула она и за рукав втянула Лёху в прихожую.
Из спальни выбежала маленькая, красивая как кукла девочка в разноцветном трикотажном костюмчике и с розовым бантом на макушке. Она остановилась, открыла рот и, улыбаясь, смотрела на почти незнакомого дядю.
– Это я, папа! – Лёха бросил сумку, подхватил дочь и стал целовать её с головы до ног, прижав к себе так, что тёща испуганно взвизгнула.
– Кости сломаешь ребёнку! Поставь на пол.
Лёха аккуратно приземлил Злату, не отпуская, и разглядывал её с такой счастливой улыбкой, будто самый долгожданный и не имеющий цены подарок явился от его доброй судьбы.
– Па-па! – сказала дочь и засмеялась. – Папа!
– Ладно, вешай сумку, идем на кухню. – Лариса Степановна подхватила внучку и пошла с ней на звук потрескивающего масла под котлетами на сковороде.
– А Надя? – Лёха разулся и пришел на кухню.
– Она лекцию ведет. Последняя пара. Через час дома будет. – Теща налила ему чай, поставила вазу с конфетами и вафлями.
– Как у тебя дела, маленькая? – задал самый тупой вопрос Лёха. Потому, что ещё не знал, о чём надо говорить с полуторагодовалым дитём.
– Халасё, – ответила дочь и сама полезла к отцу на колени.
– Ты руки вымой, Алексей. Или лучше душ прими, – сказала тёща. – Маленький ребенок инфекции ловит моментально. А вагон твой был на сто процентов сальный и грязный. Любую заразу ты сейчас можешь тут разбросать. Иди мойся.