– С зоны освобождаются и с кичи. Из тюрьмы, пардон, – Лёха искал за дверью прихожей свои гантели. Перед армией он их затолкал между дверью, стенкой и вешалкой. Чтобы никто не запнулся. Но не нашел. – Из армии увольняются в запас. А гантели мои куда уплыли?
– Это я их закатила в чуланчик под полку нижнюю, – вспомнила тёща. – Минут пятнадцать ногой толкала. Так-то поднять и отнести – тяжеловато мне. Тебя не было, а чего им под ногами торчать? Убиться можно. Да и пол под ними тоже мыть надо.
Пошел Алексей в чуланчик, принес гантели. Поставил их за открытую всегда дверь из прихожей в коридор, из которого пути расходились по комнатам и на кухню.
– Ну, вот зачем? – возмутилась Лариса Степановна. – Надо тебе позаниматься – принеси. Кончил пыхтеть с ними – отнеси обратно. Не понимаю я такой настырности.
– Так вы попробуйте об них споткнуться, – Лёха стал заводиться. – Вот они за дверью, да ещё и за вешалкой стоят. Попробуйте.
Он взял тёщу за руку и подтянул к себе.
– Где гантели? Вы их видите? Ну, пройдите вплотную к вешалке и двери.
– Тьфу ты! Ну и зануда ты, Алексей! – Лариса Степановна пошла одевать Злату, которая тихонько играла на ковре в спальне с куклами. Украшала их ленточками.
– Надь, ну ты б хоть раз заступилась что ли, – подошел к жене Лёха.
– Ей вообще нечего встревать в наши с тобой дела, – крикнула тёща.
– Ну, тогда и вы в мои не встревайте, – тоже крикнул Алексей.– Привыкнешь тут к жизни без командиров.
– Мама, да пусть ставит, где хочет свои гантели, – Надя произнесла это между прочим, не отрывая ручку от тетрадного листа. – Он и так ничего, кроме гантелей, не пожелал перенести в свой дом от родителей. Значит, дом у него всё ещё там.
– Ну как это не пожелал? – Лёха взялся руками за косяки двери в спальню. И разговаривал уже с Ларисой Степановной. – Этюдник принёс – унёс. Краски пахнут нехорошо. Магнитофон унес. Включать нельзя. То дочь пугается, то жену музыка от чтения отвлекает. Чего ему в чулане жить? Баян купил перед армией. Кто мне сказал, что при маленьком ребенке громко играть нельзя? Вы. Унёс я баян. Мои коллекции камней – агаты, рубины, цеолиты, циркон, берилл, топаз, турмалин, гранат, благородный опал – где они? Я их годами на рудных разработках в породе после взрывов пальцами из земли выковыривал. Вам они чем мешали в коробке железной из-под конфет? А сто двадцать штук сигаретных пачек заграничных зачем выкинули? Мне их друзья спортсмены из разных стран привозили. Я их коллекционировал, блин. Одеколоны мои «Арамис», «Чарли» и «О”жён» тоже обратно утащил. Кому они не нравились? Вам. Запах от них дикий. А Ваша «Красная Москва» у меня лично нос травмирует. Я после близкого разговора рядом с вами никакие запахи не различаю пару часов. Но я ж тайком их не краду у вас. Потому, что не умею – это раз. И знаю, что вы через час новые купите. Потому, что у вас есть не только вкус к ним, но и деньги. У меня нет денег. До армии Наде отдавал зарплату как положено. А после службы вообще без них живу пока. Майки мои старые, носки, шесть пар примерно, две рубашки поплиновые с луком и стрелами нарисованными на груди, кто Вам разрешил выкидывать? Себя поставьте на моё место. У Нади ключ есть от вашей квартиры. Я его тихо беру, тихо к вам прихожу и выношу всё, что, по-моему, лежит не так и вообще мне не по вкусу. Представили? А у вас, ой, сколько всего, чего я бы в жизни не принёс в свою квартиру.
После длиннющего Лёхиного монолога лицо тёщи стало каменным. Она молча накинула на внучку тонкий свитерок, взяла её на руки и ушла, не сказав «последнего прости» никому.
– Нарвёшься на отца, Леший, – не отрываясь от тетради буркнула Надежда.
– И что будет? Из твоего дома меня попрёт? – хмыкнул Лёха. – Или на пятнадцать суток посадит за хулиганство?
Надежда промолчала и он снова пошел на балкон. Говорить почему-то не хотелось даже с женой.
– Блин, даже в гостинице народу разрешают свои вещи держать. Одеколон, любые рубашки, да и гантели дежурная по этажу не тронет. А тут вроде жилище, в котором ты живёшь на одинаковых правах с женой. Но её штучки-дрючки отец с матерью не выбрасывают почему-то. Хотя лишнего – не дай бог сколько. Он сел на корточки и без интереса смотрел на окна, в которых светились лампочки сквозь самые безвкусные аляпистые портьеры с изображениями раскидистых цветков или индийских кувшинов с длинными носами и скрученными в спираль ручками. Проторчал он на балконе часа полтора и выкурил четыре сигареты. Голова гудела и пальцы почему-то слегка дрожали.