– Десять уже. Мне вставать рано. В восемь лекция, – выглянула Надя. – Давай ложиться. Я в душ сначала, потом ты.
– Ну, пора, так пора, – Алексей вдохнул побольше свежего вечернего воздуха и, пока Надя полоскалась в душе, с трудом нашел в шкафу свои плавки, которые купил перед призывом и не разу не надевал. Полотенце своё отыскал внизу, в стопке, где среди пары десятков третьим снизу лежало его старое, спортивное, мгновенно впитывающее воду.
– Ты в самоволку-то ходил там? – Надя вышла в голубом халате китайском с маленьким драконом на отвороте воротника и большим на спине.
– Ну да. Какой солдат без самоволки? Один раз из-за неё на «губу» попал.
– И чего ты там делал? – улыбнулась она. – По музеям ходил? По церквям? Их, говорят, в Рязани навалом.
– Ну да. По музеям. В театры. В ботанический сад и в картинные галереи.
– Нет в Рязани ботанического сада. Ты, наверное, перепутал с парком культуры и отдыха. Ну, где танцплощадка, пивнушки, – сказала устало жена и пошла разбирать кровать. – Ну всё. Твоя очередь в душ.
Искупался Лёха, облился горячей, потом холодной и снова горячей. Вытерся. Влез в плавки, глотнул немного воды из-под крана и тоже двинулся в спальню. Свет Надя погасила и в темноте, при наглухо сдвинутых толстых портьерах, Алексей на ощупь нашел кровать и лёг с краю.
– А ты тут ходила в самоволку? – спросил Лёха шепотом. – У нас тут и музеи, и Дома культуры, да тот же парк с танцплощадкой.
– Ну, Леший, скажешь тоже! – Надя обняла его и прижалась к телу. – Когда мне. Институт, Злата, домашняя подготовка к завтрашнему институтскому дню. Вся самоволка. Мама есть готовит и со Златой целыми днями. Даже на работе почти не бывает. Вместо неё заместитель вкалывает. Дед один, старый большевик. А ты чего в плавках? Снимай, Леший. Ты уже не в армии. Дома. С женой.
Лёха сел, стянул плавки и бросил их вниз на ковер. Обнялись они не сразу. Лёха думал о том, что как-то не очень то и плещет в нём страсть, которая ещё года полтора назад мгновенно приводила кровать в такое движение, что у обоих возникало опасение сломать хорошую мебель. Надежда, прижавшись к нему, тоже, видно, пыталась расшевелить в себе то же самое. Страсть или хотя бы что-то её напоминающее. Не получалось у обоих. Минут через десять безрезультатного барахтанья голых тел по всей территории широкой кровати Надежда обняла его за шею и тихо сказала.
– Ты устал. Устал же? От армии. От дороги. От мамы моей тоже. Да и я сегодня не очень себя чувствую. Студенты нервы мотают, декан. Отдохнем немного. С полчасика. И попробуем ещё. Давай?
– Долг супружеский, как и карточный, отдавать надо всегда, – грустно сказал Лёха. – Плохо только, если нечем отдавать.
– Да глупости, – поцеловала его жена. – Есть чем. Просто надо отдохнуть.
Отдохнули. Молча. Глядя в потолок. Лёха сделал ещё одну пустую попытку долг отдать и перевернулся на спину. Полежал минуту, потом свесил ноги с кровати, нащупал пальцами плавки, поднял их ногой, надел и пошел на балкон, где лежали сигареты со спичками.
– Ты зря расстраиваешься, – догнала его Надя и пристально посмотрела ему в глаза.– Завтра всё будет, как должно быть. Покури и ложись спать. Ты действительно устал. А я уже почти сплю. И она ушла. Сидел Лёха на балконе долго. Курил. Думал. Не переживал. Просто пытался понять, что с ним случилось. И довела его мысль до логического вывода. Не виновата тут ни усталость, которой и в помине не было. Ни отсутствие желания. Никуда оно не делось. Было. Да ещё какое! А не позволила страсть излить и даже механически долг супружеский отдать маленькая штуковина, которая торчала в его мозгу как огромный гвоздь, который пробил насквозь все нужные для изъявления любви и страсти скопления нейронов. Это была маленькая, красивая перламутровая авторучка с паркеровским пером и точкой, поставленной кровяным лаком для ногтей.
– В данном случае очень плохо, что я не дикое животное, у которого подсознание главное и его инстинкты. А у меня не волчий мозг. И серое вещество, тяжелые мысли мои, в нем расплодившиеся, легко гасят даже самые зверские мои инстинкты.
С этой умной мыслью моментально сжился Лёха и успокоился. Чтобы разобраться в себе, в любви, которая сжалась и сморщилась, надо было сначала лечить не следствие, а причину. То есть, хозяина авторучки вылечить, который, похоже, обронил её и не нашел за толстой ножкой кровати совсем недавно. За пару дней до Лёхиного возвращения. Иначе обкомовская уборщица, которая наводит порядок в квартире по субботам, её бы нашла и бросила на письменный стол. И Алексей бы тогда её точно не увидел.
– Ну, вообще-то, женщина она молодая, полная гормонов. Год без мужика – это ещё то испытание, – выскочила самая последняя, многое объясняющая, логичная мысль.