– Слушай, Нос, – Лёха положил ему руку на плечо. – Пойдем в «Колос». Вмазать хочу.
Витька ошалел и уставился на Лёху как на бабуина, которого незаметно подменили и посадили рядом вместо Маловича.
– Ты чего? – задал умный вопрос Нос.
– Да ничего,– Лёха улыбнулся. – Новую жизнь начинаю. Веселую и распутную.
– А есть причины? – Витка пристально посмотрел ему в глаза. – Ну, вижу. Есть. А я пробовал тоже по причине. Пару лет назад. Когда Лариска меня дурканула, за фраера одного, заведующего магазином выскочила. Ты знаешь. Кончилось неважно. Повеселился, конечно. Сейчас почка одна. Юрка, сын, родился с дефектом черепа и пальцев на ногах. Ходить ему рано ещё. А будет-не будет ходить – не ясно даже врачам. Говорят – бухаловка моя наследила. Так я сейчас мало пью. А ты решил уже? Точно?
– Так идём или как? – сказал Лёха.
– Да пошли. Помалеху вмажем. Вздрогнем да по домам, – Нос поднялся и пошел.
– Только у меня денег нет, – Лёха догнал его и вывернул карманы. Я второй день как дембельнулся. Не работаю пока.
– Ну, ты, мля, испортился в армии, – заржал Нос. – Во, глянь.
Он вывернул правый карман, который до отказа был забит трояками, пятёрками и десятками.
– Артель – эффектный труд, – засмеялся потише Витька. – Папы-мамы на детишек не жалеют бумажек.
Через пятнадцать минут на столе в «Колосе» уже стояла бутылка портвейна номер двенадцать и две тарелки с винегретом.
– С возвращением, – поднял стакан Нос. Чокнулись.
Лёха «махнул» двести пятьдесят разом. В один приём, в три глотка. И ничего не почувствовал кроме запаха. Который попадал в нюх тысячу раз уже, потому как общался Алексей со многими, а они пили в основном этот портвейн, де ещё «три семерки» Посидели, разговорились. И вот во время непринуждённого трёпа Лёха понял, что ничего он не понял из довольно длинного разговора. В голове было вращение всего, что она внутри имеет, живот разогрелся так – хоть яичницу на нём жарь, мышцы расслабились до состояния домашнего холодца, а ног он вообще не чувствовал. Постучал по коленке кулаком и успокоился. Нога отозвалась лёгкой болью.
– Ещё? – поднялся Нос. – Заполируем принятое? Чтобы гладко было в кишках.
– Не. Хорош пока. Я ж первый раз. Размазало с непривыку. Спать хочу. А негде. – Лёха попытался снять с губы хлебную крошку, но промахнулся. Зацепил пальцем нос. – Домой не пойду. Жену не хочу видеть. К матери тоже не пойду. Расстроится. Ей одного бати хватает по части бухаловки. «Кобылки» есть старые мои. Штук пять-шесть, к которым бы я не прочь загульнуть. Но там ведь надо это самое… А желания никакого. Тошно мне, Нос. Я кента утром побил. Одного из лучших. Вроде вас. Но вы-то с Жердём братья мне. А Вовка – просто кент. Побил за дело. Но противно на душе, один хрен. Пойду я переночую на вокзале. – Лёха поднялся и его плавно, но крепко мотнуло вправо и назад. Он взялся рукой за стену и удивился.
– Оп, ты, чтоб ты! – криво улыбнулся Малович Алексей. – Ты не герой-десантник, ты, Ляксей, дерьмо на палке от мороженого.
– Спать – ко мне, – Нос оторвал его от стены, взял под руку и аккуратно, чтобы не повалить столики, вывел его на улицу. – Лилька слова не скажет. Она с уважением к тебе. Поспи. Потом вечерком поправимся. У меня дома маленько водочки есть. И ночуй потом у меня. А завтра на трезвяк подумаем, куда, что и как. Лады?
– Лады, – Лёху мутило. – Только водку я не буду. Возьми портвешка, что ли того же.
– Аленка! – крикнул Нос в открытую дверь кафе. – Вынеси флакон двенадцатого. Деньги вот они.
Через пять минут они уже брели через дворы к Витькиному дому, бормоча друг другу хорошие, добрые, дружеские слова. А через час спал Лёха мёртвым неправедным сном. В котором не было снов. А значит, не было ничего. Пустота и сон разума. Который обязательно родит чудовищ. Чего Лёха с непривычки, да в прострации плавая, еще и представить себе был не в состоянии. Он не знал ещё, да и подсказать ему, отрубленному, никто бы и не смог. Что началась другая, уже четвертая его жизнь. Самая, пожалуй, глупая и злая.