– Ну, мама! – вскрикнула Надя. – Ну, ничего поумнее сказать не имеешь? Так идите тогда. Мы тут разговариваем о жизни. Не киношку пересказываем.
– Ладно, мы пошли. Завтра с девяти – на дачу. Иван Максимович твоих родителей отвезет, Алексей, потом нас, потом Илью с Андреем и женами. А Эйдельманы на своей машине приедут.
– А чего приспичило тебе её купать перед дачей? – Надя засмеялась. – Придумала бы чего-нибудь пологичнее.
– Ну вас. Ладно, пошли мы, – Лариса Степановна взяла внучку на руки, помахала родителям её маленькой ручкой и ушла.
После разговора, который обе стороны приняли и посчитали законченным, пошли Надя с Лёхой на кухню и поужинали тем, кому что бог послал. Надежде подкинул он домашнюю колбаску, карбонат, бутерброд с красной икрой и цейлонский чай с овсяным печеньем.
– Ешь, Леший, – произнесла она пустое и бессмысленное предложение.
Лёха чай выпил, печенье достал из шкафа производства зарайской кондитерской фабрики и съел две магазинных булочки. Залив их сверху бутылкой «катыка».
Потом, не выходя из кухни, болтали они о всяком – разном, совершенно для читателя незначительном и не интересном. А тут подкрался и вечер поздний.
– На дачу завтра рано, – сказала Надя.
– Ну, да. Не рано. Сначала моих отвезут. Часов в десять и мы поедем. Но спать пора, уснул бычок. Лег в коробку на бочок.
– Только слон не хочет спать? – продолжила игру Надежда.
– Спать – нет, не хочет. Он хочет в душ и в кровать супружескую.
Лёха поднялся и минут за десять навел на теле санитарно-гигиенический порядок.
– Кто за мной занимал? Заходите! – крикнул он сквозь улыбку и залег в постель, сбросив с бёдер полотенце и не укрываясь одеялом. Минут через пятнадцать, делая вид, что ей холодно, прибежала Надежда в такой же набедренной повязке из полотенца. Она сбросила его под ноги и закатилась Лёхе под бок, источая неизвестный индийский аромат какого-то терпкого и одновременно сладкого масла.
И пропала ночь как время, предусмотренное для сна. И прошла она в неосознанных, но вполне осуществимых, хоть и незаметных попытках разрушить прекрасную кровать родом из дружественной Румынии. Пролетела она необычайно быстро, хотя обоим хотелось, чтобы длилась она дольше или не кончалась вообще. Перевозбужденное дыхание, стоны, рождённые острыми и несравнимыми ни с чем приступами радости плоти, стук боковины кровати о стену и громкие частые вскрики со словами «люблю тебя» и «господи, как хорошо!» вполне могли бы разбудить соседей за стеной. А может и разбудили. Но за стеной жили интеллигентные люди из обкома и не посмели нарушить стуком по батарее или в стенку этот долгоиграющий приступ счастливого обладания друг другом, который длился с короткими передыхами до шести утра.
Уже рассвело. Лёха поцеловал мокрую от пота грудь жены, накрутил вокруг бедер полотенце, взял со стола сигареты, спички и ушел курить на балкон.
Он сидел, обессилев как после последнего в десятиборье забега на полтора километра, смотрел на раскрашивающий горизонт абстрактными розовыми волнами рассвет. И ни о чем не думал. Потому, что устал и как раз сейчас никакие мысли не требовались. Да и быть их не могло. Поскольку все они до последней растаяли и растворились в необычайно ярких и светлых чувствах. Которых было в Алексее так много – хоть прохожим раздавай. Но не было ещё никаких прохожих. Только рассвет, пьянящие чувства и двое любящих – Надя и Лёха. Законные муж и жена.
– Завтракать я не могу, – вышла на балкон улыбающаяся Надежда в голубом шелковом халате, украшенном спереди и со спины такими же вышитыми дракончиками как на халате розовом.
– Икра красная протухла? – засмеялся Лёха. Хорошо ему было. Приятно от того, что жизнь воссоединила их с женой. Хоть и таким примитивным способом.– Так ты чёрную возьми. Или сыр «рокфор» со сметаной.
– Вот ты, Леший, язва! – восхитилась Надежда. – Я физически не могу завтракать. У меня нет сил жевать. Из-за тебя, кстати, испорченного армией.
– На воинской службе нам в чай бром лили, чтобы мы сначала думали о Родине, а потом о себе. И уж совсем чтобы не думали о женщинах.
– А о женах? – засмеялась Надя. – Так ведь жену и забыть недолго.
– Не, – Лёха поднялся, потуже полотенце завязал на бёдрах. – Жену ты не забудешь. Она-то в голове у тебя, и в сердце. Но в самоволку бегать и снимать на улицах тёлок у тебя мечту бром гасит. В самоход солдат пойдет, но максимум, что ему очень захочется – это завалить стакан-другой водочки. А потом сходить в картинную галерею. Я, кстати тоже есть не хочу. Организм насытился удовольствием так, что больше никакого удовольствия ему пока не надо. Даже от еды.