– Хорёк, – согласился Лёха. – Завязывать надо. Не прёт мне пойло. Организм не берёт. Другие вон по полтора флакона водяры засасывают, да поют потом, танцуют, веселятся. Не по мне это дело.
– Ну, хоть понимаешь. И то хлеб. Не безнадёжно, значит, – Надя отвела его на кухню и налила крепкий чай в бокал. – Пей, сейчас папа придет.
И точно. В шесть двадцать вечера он позвонил в дверь.
– Привет, девушка, – он обнял Надежду. – А внучка где? Чего не встречает деда?
– Она у мамы, – Надя улыбалась.– Чтобы не мешала вам разговаривать. Алексей на кухне.
– Тут я, – Лёха вышел и подал тестю руку. – Инструктаж предстоит или же суровое наказание?
– Наказывать пока не за что. Не заработал, слава КПСС, – пошутил Игнат Ефимович. – Инструктаж рано пока давать. А вот планы твои на ближайшие два года я тебе, извиняй уж, без спросу поменял.
Они прошли в зал. Тесть в кресло сел, а Лёха с Надеждой плюхнулись на кожаный диван.
– Я с международного положения начинать не буду, если вы не возражаете?
– Не, пап, давай сразу, – и Лёха мгновенно понял, что Надя тему знает также как и отец её.
– Конечно, сразу, – Лёха засмеялся. – Сейчас я только валерианку приму.
Тут уже и тесть не выдержал. Расхохотался в голос. После чего одной фразой легко поменял Лёхину, намеченную раньше, биографию на совершенно чуждую и даже немыслимо безобразную.
– Алексей. Надежда в июле едет в аспирантуру в Москву. И ты едешь в Москву. Будешь два года слушателем Высшей Комсомольской Школы при ЦК ВЛКСМ. Факультет журналистики. В ней из тебя будут делать руководителя молодежного комсомольского издания. Газеты, журнала или телевидения. Практика там занимает семьдесят процентов. Сидение в аудиториях – тридцать. Практиковаться – только в столичных газетах и журналах. После ВУЗа экзаменов нет. Одно собеседование и всё. В конце диплом о высшем политическом образовании.
– Это вы лично с Брежневым договаривались? – съязвил Лёха.
– Нет, я сначала с Господом богом обсудил, а потом с одним приятелем из ЦК партии, – тесть ответил в тон. И попал. Лёха смутился.
– Ну, так я же болван полный в политике. И руководить не хочу никем. А поскромнее ничего не было? Давайте, я поеду с Надей, устроюсь там, в аспирантуре или институте ночным сторожем. И два года отпашу. А чего?
– Короче, я уже всё решил и с людьми серьёзными оговорил. Ты меня подвести хочешь? Так они в жизни мне больше ничем не помогут. И вычеркнут меня нафиг из «своих». Из надёжных и доверенных. Смотри. Я-то тебе предлагаю то, что тебе толчок вверх и вперёд даст. А ты-то предлагаешь, что меня унизит в глазах вышестоящих товарищей. Так по какому пути пойдём? Если я тебе зла желаю – откажись.
Долгое молчание тихонько перемещалось по всей квартире. Так оглушительно тихо, что кухонные часы электронные, работы которых никто никогда и не слышал, зазвучали вдруг как Кремлевские куранты.
– Согласен, – сказал Алексей.– Поставили Вы мне мат в один ход.
– Ты готов был меня одну в Москву отпустить? – прошептала Надя.– А сам тут…
– Не, не был готов, – оборвал неуютную мысль жены Алексей. – Я тоже поехал бы. Писал бы там в газеты, работал бы сторожем. Не у вас, так ещё где. Москва большая.
– Тогда так, – тесть поднялся. – Тебе Алёха, надо завтра сбрить усы. Иван Максимович заедет в десять и отвезёт тебя к нашему фотографу. Сделаешь
там три снимка на личное дело в ВКШ и четыре – на партийный билет.
– В смысле? – изумился Лёха.
– В прямом, – Игнат Ефимович пошел к двери. – В ВКШ принимают только членов КПСС. Снимки потом мне занесешь домой.
И он вышел. Аккуратно щелкнул английским замком.
– Ни хрена так загнули меня, – произнёс Лёха. – Усы-то зачем брить? Нормальные усы – он открыл дверь и крикнул тестю вдогонку.
– На партбилет – только без усов, бород и длинной стрижки. Женщинам – без ожерелий, цепей и с классической укладкой волос.
Последние слова Лёха еле расслышал. Удалялся Игнат Ефимович.
Сел Лёха на диван и задумался. Надежда ужин готовить пошла. А Малович Алексей и аппетит потерял и все мысли, которых ещё полчаса назад было в избытке.
– Лихо меня крутанули, – говорил он себе под нос одну фразу. – Лихо меня прогнули.
Но деваться и вправду было некуда. Тут или сразу разводись или езжай, учись у старых коммунистов как стать лидером в волчьей комсомольской стае. Иначе, имея опыт общения с комсомолом, Лёха будущее своё теперь представлял только так. Грубо и зло.
Поздно вечером Надежда что-то переписывала в общую тетрадь. Верхнюю люстру не включал никто, а польская настольная лампа могла так изгибаться ножкой своей, скрученной из нержавеющей блестящей спирали, вставленной поверх гибкого медного прута, что свет от неё ложился точечно ровно туда, куда нагнёшь ножку. Поэтому Лёха с дивана видел часть щеки Надиной, кусочек носа и фрагмент очков. Ну, ясное дело руку высвечивала лампа, ручку в ней и тетрадь. Верх авторучки шевелился так быстро в разные стороны, будто пытался вырвать всю ручку из пальцев и пропасть где-нибудь. Отлежаться, передохнуть. Но нежная рука жены привычно сжимала инструмент очень крепко.