Он отнёс простынь и записку горничной, которая удивилась не меньше.
– Вы тут дорогу никому не перешли? – спросила она тихо. – Сделано это грубо, но, похоже, продолжение следует. Вам бы лучше съехать.
Собрался Алексей, выписался из гостиницы, погулял по чувашской столице, а ночным поездом отправился в Москву.
Через неделю заведующий отделом, где Лёха практиковался, передал ему слова главного редактора.
– Пусть практику закончит, но из Москвы не выезжает. После практики я дам справку, что он её прошел на отлично, но потом пусть больше к нам не приходит.
– Понял, – Алексей Малович уже догадался, что к кому-то из начальства ВКШ ему придется идти «на ковер». Из редакции, конечно, уже позвонили.
Обошлось всё не то, чтобы жестко, но нехорошо. Проректор сказал, что справку с отметкой «отлично» они к сведению примут, но в зачётке будет стоять оценка «удовлетворительно».
Вышел Лёха от проректора, уже точно зная, что ни в одну московскую газету его после учёбы не распределят. А направят обратно туда, откуда приехал. Ну, возможно, пошлют в молодежную казахстанскую газету «Ленинская смена», которую он почему-то не любил. Странно там как-то писали. Лёха знал, что в любой газете пишут так, как нравится главному. Потому решил, что куда бы не послали его, поедет он домой. Работать в родном «Ленинском пути». До конца практики бегал Малович Алексей от имени «Комсомольской правды» только по столице и главный слово сдержал, поставил ему за практику «отлично». С того дня дорога в «Комсомолку» для него закрылась.
Но было это намного позже, перед самым « дембелем» из ВКШ, и огорчения уже не вызвало. Хотя заведующая кафедрой журналистики, замечательная. умнейшая Нина Фёдоровна Рубанова почему-то верила, что главный передумает и его примет.
Ну, да ладно. Конец учёбы пришел ещё только через год, а вся жизнь школьная, насыщенная интересными делами, событиями и замечательными
молодыми людьми, такими же слушателями, съехавшимися со всей страны и из государств зарубежных, далёких и близких, пришлись по душе Алексею.
Он с друзьями факультетскими выпускал огромную, длиной метров в пять стенную газету с названием, которое никто почему-то не запретил – «Земля и воля». Писали туда все и обо всём. О себе, о преподавателях и своём представлении будущего ВЛКСМ. Было много критики, которую почему-то с удовольствием читали доценты, профессора и частые школьные гости из ЦК ВЛКСМ. В конце газеты последний ватманский лист был полностью юмористическим. Назывался он «Ежевика», и в нём всё написанное было ёжиками, про ёжиков, с весёлыми картинками про них же.
А ещё Лёху, как и всех, кто окончил институт иностранных языков, сделали кураторами «Клуба интернациональной дружбы». Ну, если проще, няньками и гидами молодых импортных коммунистов. Лёхе достались группа из Канады английской и из Южной Африки. Канадских, правда, через пару недель передали двум девушкам. Она была многочисленной и Лёха не успевал дружить на всю катушку с такой оравой. Зато ребят из ЮАР было всего шесть и они заняли всё свободное время Алексея. Он играл за их команду в минифутбол на отличном школьном поле, в волейбол, баскетбол
И прыгал с пятиметровой вышки в бассейн, удачно помогая команде набирать очки.
Кроме спорта «Клуб интернациональной дружбы» устраивал в огромном зале столовой вечера международных встреч. Зал набивался до упора. Приходили все, кто не болел и не уехал гулять по столице. Пили редкую для советских ребят кока-колу и пепси, ели разные экзотические блюда, которые столовая каждый день готовила для иностранцев. В те времена к темнокожим и белым американцам, совсем черным и коричневым как дубовая кора африканцам, немцам, полякам, молодым коммунистам из Бразилии, Мексики, Чили, других стран относились в Союзе почтительно и по-доброму.
И вот там, в столовой, все через переводчиков, куда затесался и Лёха, болтали обо всём, знакомились, чем-то обменивались, пели под гитары латинос, банджо американцев и баяны наших, советских всё подряд, начиная с «Подмосковных вечеров» и кончая жгучей песней-призывом «Венсеремос». Потом наши переходили на песни Ободзинского и Пугачёвой, которые наугад пытались повторить даже чилийцы. Но с особым упоением все иностранцы на русском, огромным хором, под гитары и баяны громко, ясно, душевно и восхищенно исполняли «Интернационал». У всех иностранцев, заметил Алексей, было одинаковое состояние души – остро страстное, революционное. Таких людей называли и тогда и сейчас «пассионариями».
В них бурлила страсть к победе над старым, прогнившим. Они хотели сказки.