– А это Вам Игнат Ефимович Альтов мысль подкинул? То есть приказ? – Лёха поднялся и встал позади спинки стула. – Я вообще-то живу у отца. Так и у него место есть в отделе. И Кадыров пока всё так же в Рудном, оттуда как собственный корреспондент заметки присылает. На моём месте временно исполняющая обязанности Валя Марченко. До моего приезда оформлена.
– Так не надо со мной говорить, – Тукманёв тоже поднялся. – Никто мне не намекал и, тем более, не приказывал. Хочешь ждать до Нового года, жди. Не хочешь, иди в Обком комсомола инструктором. Ты же Высшую закончил, комсомольскую. Самое там тебе и место.
Лёха поглядел на редактора так, как смотрит болельщик на вратаря своей команды, который пропустил «дурной» мяч.
– Ну, Альтов вам, действительно, и позвонить-то сроду не осмелится, – спокойно сказал Лёха на ходу и уже за дверью тихо выматерился.
К отцу он заходить не стал. Но батя, видно, исход разговора знал заранее и потому сидел на улице. На скамеечке. Газету читал.
– Не ходи никуда. Домой иди. Не психуй. Против Альтова – всё одно, что против ветра…
– Ты думаешь, он шлагбаум опустил? – Лёха закурил и плюнул под ноги.
– Не знаю. Может, Тукманёв сам страхуется. Лично. Все же тут знают, что ты с женой разошелся. А вдруг Обком его потом против шерсти причешет?
– Да откуда все знают-то? Сама Надька на весь город растрындела? Так вряд ли, – Алексей тоже сел на скамейку. – Мы не разводились. Да и не было меня в городе. Учился я ещё. Эйдельман, друг тестя трёкнул? Он же этажом выше проектным руководит. С редактором коньячок пьёт иногда в обед. Или баба его болтливая разнесла по всему городу? У неё знакомых и подружек только в морге нет. Там все с номерками лежат и не слушают больше никого.
– Не знаю, – повторил отец. – Давай, иди. Что-то здесь явно не то. Разберусь – скажу.
– А Толян Носов где, у Моргуля в лаборатории?
– В запое. Неделю уже, – батя поднялся, сложил вчетверо газету и пошел в кабинет. – Матери не говори пока, что не взял тебя редактор. Я, может, улажу ещё.
– Батя, не вздумай улаживать! – Лёха разозлился.– Мы что, на помойке с тобой себя нашли? Не унижайся. Ты Малович или хрен собачий!? Пусть нищие возле церкви милостыню просят. А я домой не пойду. К пацанам схожу. Развеюсь. Давно не видел. Два года, блин.
– Пей только в меру. А то потом из ямы тяжко на карачках выползать. Ногти обломаешь, – отец показал Лёхе здоровенный свой кулак и скрылся за стеклянной дверью.
У Змея на хазе всё было как обычно. Накурено. Пахло перегаром и свежей водкой. Кто-то лёжа тихо дёргал струны гитары. Четверо в карты играли. А две марухи в юбках длиной вровень с задницами делали хитрую причёску третьей. Змей сидел у окна и читал книжку.
– Чарли, мля! – увидел он в табачном дыму Лёху. – Дорогой! Откинулся? Всё? Ученый теперь аж два раза! Ну, чего ты смурной как безответный фраер, как тюха бацильный? Случилось чего? Зекать больно на тебя. Ты ж у нас бардым козырный всегда был! Ну-ка, пойдём! Куцый, стопаря притарань и ампулу «столичную» зацепи. Чарли приехал, но с «бородой», с обидой какой-то.
– Может, марафету ему? – крикнул Куцый, слезая с кровати.
– План будешь? Дурь – свежак, – обнял Лёху Змей.
– Не, – Алексей сел к столу. – Кончайте свои заходы бубновые. В рамках посижу. И то пару стаканов, не больше. А «верёвку глотать» не буду. Ни «колеса», ни анашу, ни кокс. Ну, Змей, ты же знаешь меня.
– Всё! Булды не будет. Бухнём, потом вкатим в двадцать одно или в буру. А вон ещё биксы тебе путёвые, видишь? Любую варюхой можешь себе брать.
Шмары новенькие, чистые. Влупить – одно удовольствие. У нас же не гадюшник. Хата – гренуля культурная.
И началось! Лёхе надо было убрать камень с души. Вроде бы и готов он был к такому повороту. Отлуп от Надежды заранее предчувствовал. Думал, что сначала отпрыгнет она от него специально для того, чтобы он покаялся про жизнь свою независимую да раздольную и подсел незаметно под каблук. Карьеру чтобы солидную начал делать под папиным присмотром. Она-то росла над простолюдьем. И он должен был поспевать за ней. А потом и отца сменить после его пенсии. Для чего его держали? Для чего в элитную Школу засунули!? Вроде всё понимал Лёха. И вот от того было мерзко внутри, гадко в голове, которая без спроса продолжала строить версии одна хреновее другой.
Короче, надрались они со Змеем до зелёных соплей, но вели себя как неваляшки. Шарахались по двору, песни горланили и вспоминали годы молодые. Когда Змей ещё вором был, а Лёха его от этого дела оторвал и перевел просто в торговца теневого, подпольного. Но уже не треплющего уголовный кодекс за опасные странички. Очень зауважал Змей старого интеллигентного кента своего за это, хотя и раньше относился с уважением за ум и силу.