– Он, скотина такая, ещё и на Доминиканскую республику напал и в рабов местный народ превратил, – дядя Витя размахивал вилкой как саблей, и с лица его струился во все стороны благородный гнев.
– Эх, были бы у меня ноги! – восклицал Михалыч. – Полетел бы я во Вьетнам в ополчение. И порубал бы америкашек как немцев в сорок пятом.
Остальные молча переглядывались, потому как никогда не слышали про какую-то Доминиканскую республику и поэтому чувствовали неловкость. Один батя Лёхин про неё знал кое-что из газет, но поддерживать Виктора Федоровича не стал.
– У них в США через две недели, пятого ноября, выборы, – сказал он солидно и, насколько позволили выпитые пятьсот граммов «московской», внятно. – Не будет больше никакого Джонсона и война во Вьетнаме кончится. Коммунисты ихние, это ж звери-ребята! Мутузят американцев не хуже наших, которые фашистов в итоге с землёй сравняли.
Ну, вот ровно с этого момента и понеслась раскаленная политическая дискуссия, в которую впряглись все. Даже баба Фрося, которая тоже не любила Америку, особенно когда чуток выпивала водки. Шум поднялся примерно такой же, как на стадионе, когда правый крайний зарайского «Автомобилиста» пробивал мимо ворот с трёх метров. Орали все. Кто-то клял Америку, кто-то наше правительство, с которым к восьмидесятому году обещанный Хрущёвым коммунизм точно не успеешь построить.
В общем, замечательно пошел в сторону ночи праздник Лёхин. Родственники были довольны разговорами, унижающими разжиревшие и злобные США, насладились едой, питьём, песнями и сплетнями об отдельных двоюродных братьях и сёстрах, соседях и начальниках на работе.
Просто великолепный день рождения получился у Лёхи. Часам к двенадцати о нём запамятовали окончательно, стали танцевать русские пляски, задвинули все стулья под стол, а Лёха покрутился меж танцующих, да пошел на улицу. Сел возле подъезда на скамейку, закурил и стал прикидывать – поздно уже Надежде позвонить или можно ещё. Может быть, она ждала звонка и не спала. Двушек в кармане было штук пять. Он затоптал сигарету и со скамейки, с низкого старта рванул к клубу « Механик», к будке телефонной.
– Привет! – Надя обрадовалась. – А я думала, бросил ты меня, не позвонишь, не напишешь, не придешь. Приходи сейчас. Я выйду. Скучаю по тебе.
– Я сильнее скучаю, – сказал чистую правду Лёха. – Только сегодня не получится. У меня дома шестнадцать родственников, не считая маму и отца. Сосед, инвалид без ног, со старой квартиры на тележке приехал. Жена прикатила тележку с Михалычем через весь, считай, город. Нельзя мне их сегодня бросать.
– А что случилось? Всё в порядке у вас? – Надежда испугалась. Голос дрогнул.
– Блин. Не хотел же говорить, – Лёха легонько стукнул кулаком по двери будки. – Мне сегодня девятнадцать лет стукнуло. Вот они и пьют сейчас. Часов в семь начали за моё благополучие, а сейчас уже за Родину глушат. Не мог я уйти.
– Ну а мне почему не сказал? – она, похоже, натурально обиделась. – Я чужая, да?
– Ты моя, – Лёха сказал это так нежно, будто перед ним был цветок мака полевого, а не трубка из толстой пластмассы. Лепестки мака, если резко на них дунуть, сразу осыпаются. – А не сказал потому, что ты стала бы подарок искать мне. А мне стыдно от тебя брать подарок. Я его не заслужил пока. Вот на следующий год уже можно будет. Заслужу. Точно.
Надя засмеялась.
– Поздравляю. Девятнадцать. Мужчина уже. Здорово! А у меня в январе день рождения. К январю я подарок тоже успею заслужить. Хотя у меня подарок от тебя уже есть на все мои праздники. Ты сам.
– Ну, вот, – обрадовался Лёха. – Значит, и у меня от тебя подарок есть. Это ты сама.
– Прибеги хоть на пять минут, Алексей, – Надя сказала это так, как маленькие дети уговаривают маму купить шоколадку или мороженое.
– Выходи через… – Лёха прикинул свои беговые возможности после праздничного ужина и трёх бутылок лимонада. – Через восемь минут.
Он, не глядя, набросил трубку на рычаг и вылетел из будки, как камень из рогатки.
Они встретились возле подъезда, обнялись и простояли так без слов и поцелуев полчаса, не меньше. Было им тепло, уютно, приятно и грустно. Наверное от того грустно, что любовь их и близость сердец были больше похожи на испытание, чем на счастье. Каждая минута встречи приближала расставание и хоть недолгую, но мучительную разлуку.
– Что же будет с нами? – сама себя спросила Надежда и подняла глаза. Темные и глубокие как вечность.
– С нами будем мы с тобой. Всегда, – Лёха поцеловал её сухие губы и сделал шаг назад. – Так будет. Я сказал.