— Ну, так что же ты киснешь? — спросил Николай, видя что приятель его совсем закручинился. — Разве я неверно сказал? Или ты меряешь старой поговоркой: «Говорить правду, — терять дружбу»?
— Нет. Я просто так. Что-то скучно.
Николай согласился, вздохнув. Он мечтательно глядел на огонек коптилки и рассуждал, словно про себя:
— Это точно. И у меня грусть какая-то. Реку Сан перешли — совсем будто и незаметно, — а словно половину себя там на границе оставили. Хороша Польша, и хаты такие есть, как на Украине, и заводы — хоть похуже наших, но тоже работали люди, и язык у них похож на наш… А все-таки не то. Я, знаешь, никогда в жизни не испытывал такого чувства. Весь вот я здесь как будто… Ан, нет. Что-то там осталось. И что — не знаю.
Юрий улыбнулся.
— Как «что»? Родина, конечно. Вот я… — Он осекся, потому что хотел сказать Николаю про себя, но побоялся возобновления спора. Он чуть не похвастался, что ему легче: у него здесь самое родное на свете — Соня, и ему можно не грустить…
— Родина… — бережно произнес Николай и помолчал. — А еще, знаешь, что? Это наша часть такая, танковая. Когда бои, мы впереди, на виду. Но зато в передышку сидим по лесам, вот как сейчас, спрятаны, замаскированы, в стороне от населенных пунктов. Ничего не поделаешь — служба. Танк не кобыла, в конюшню не поставишь…
Юрий ничего не ответил. Пощелкав ногтем по гильзе, он осмотрел, будто впервые, всю землянку.
— Тебе надо аккумулятор достать, электричество провести. В танковых войсках — и с коптилкой сидишь.
— Да-а.
Помолчали. Николай снова спросил, тряхнув головой и оживляясь:
— Ну, так что же — Соня? Расскажи. Как любовь-то ваша?
Юрий помедлил, внимательно посмотрел товарищу в глаза, облокотился на стол, сжав голову ладонями.
— Не знаю. Может, я все это выдумал. Не знаю. Что теперь делать?
— Ты ее любишь?
— Люблю, пожалуй, — не скоро отозвался Юрий.
— Так действуй. — Скажи ей об этом. Что ж так вздыхать! Знаешь, как Иван Федосеевич всегда говорит? «Думай. И если горячее сердце и холодный ум подсказывают тебе делать одно и то же — действуй, и всегда будет хорошо».
— Гм. Легко сказать.
Тоненьким голоском запищал зуммер полевого телефона, который стоял на топчане в изголовье. Николай пересел на постель и взял трубку:
— Да, я… А-а! Иван Федосеевич!… Нет, уже не надо. Черемных ушел… Все в порядке… Письмо у меня. Мы тут с Малковым еще раз читали… Что? Не-ет. Просто так. Хотя, он тоже влюбленный и грустит… Конечно, хорошее дело. Я ему так и сказал — грустить нечего. Ведь когда людей двое, душа в душу, — каждый сильнее становится. А как же!
Юрий с укором смотрел на Николая. А тот ему весело подмигнул, прикрыл трубку рукой и шепнул: «Ничего, Иван Федосеевич — отец, — поймет». И продолжал по телефону:
— Не-ет. Она здесь в бригаде… Ну-да, Потапова… Да. Они еще в школе вместе учились… Вот-вот. Я ему то же самое говорю… Правильно. И чтобы воевать лучше!..
С сияющими глазами Николай закончил разговор с Фоминым и с торжеством потряс телефонной трубкой над головой.
— Слышал? То-то же, товарищ гвардии влюбленный лейтенант!
Глава 8
В просторную, светлую и чистую землянку командира бригады пришел Фомин.
— А, Иван Федосеевич. Приветствую! С чем сегодня? — поднялся ему навстречу полковник.
— Здравствуйте. Я насчет Николая Погудина.
— Что такое?
— Вы же знаете: если этот парень что-нибудь задумал — должен выполнить, не угомонится, пока не сделает. Разрешите сесть?
— Да, да, садитесь.
Капитан Фомин снял фуражку, не торопясь пригладил волосы на затылке, и опустился на табурет, затрещавший под ним. Подполковник тоже сел. Он оперся грудью на край стола, словно собирался вскочить в любую минуту.
— Так что же с Погудиным? — не терпелось ему.
— Вообще, мне кажется, что замысел его осуществим. Хотя это и не совсем по политической части, но я обещал ему помочь и поговорить с вами. Теперь он десять раз за день напоминает.
— Да вы ближе к делу, Иван Федосеевич, а то ходите вокруг и около.
— Сейчас и дело будет, — медленно проговорил капитан. — Тут недалеко от нас есть за́мок, старый заброшенный. За двенадцать километров по ту сторону фронта у немцев — второй, почти такой же. Вот тот за́мок и не дает покоя Погудину.
— Вот как, «не дает покоя»? — живо повторил комбриг, быстро встал, вынул из портфеля карту и развернул ее на столе.