Из другой комнаты появился старшина Черемных, поднимая книгу над головой:
— Глянь, орлята! Гоголь! Николай Васильевич Гоголь!
Дверь широко распахнулась, и с улицы шагнул Николай.
Все поднялись. Дядя Ваня замолчал, отошел в сторону и взялся наводить порядок в санитарной сумке. Сказку его перебили.
— Покажи-ка. Вот здорово! Гоголь! — Николай с увлечением перелистывал страницы книги. — И штамп воронежской библиотеки. Украли.
— У них все нахапанное, — объяснил Черемных. — Вот еще книгу нашел про паровозы — чешская. Радиоприемник — французский, велосипед — голландский, ножи и вилки — русские.
— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите по личному делу, — обратился младший сержант.
— Что такое, Чащин? — Николай оторвался от книги и, шумно двинув стулом, уселся. — Письма матери шлешь? Смотри, мы переписываемся с нею.
— Посылаю регулярно, — автоматчик достал бумагу из внутреннего кармана шинели. — Вот, товарищ лейтенант, я написал заявление в партию. Хочу рекомендацию просить. Дадите?
— Дам, — протянул Николай. — На тебя, думаю, можно положиться. Кто еще поручается?
— Одна рекомендация от комсомола, вторая — старшина Черемных.
— О-очень хорошо. — Николай прочитал поданный листок и сказал: — Нет. Отказываюсь рекомендовать тебя.
Чащин испугался.
— Почему?
Проснулся Юрий, но продолжал неподвижно лежать, прислушиваясь к разговору.
— Ты пишешь, — читал Николай, растягивая слова: «Прошу принять меня в ряды ВКП(б), так как хочу умереть в бою коммунистом». Почему же только, умереть? Умирай себе на здоровье беспартийным.
Чащин понял свою оплошность и взял заявление обратно.
— Ошибка вышла, товарищ гвардии лейтенант, торопился очень.
— В таких делах не спешат. Перепиши.
Увидав на кровати Юрия, Николай подошел к нему.
— Чего валяешься?
— Так. Садись-ка. — Юрий понизил голос, когда Николай пристроился рядом. — А меня мог бы ты рекомендовать в партию?
— Ты что, решил вступить?
— Да надумал. Многие вступают.
— Нет, — напрямик отрезал Николай. — Тебе, откровенно говоря, я пока не дал бы рекомендации.
— Почему? — приподнялся на локте Юрий.
Николай наморщил лоб и опустил бровь.
— Как бы это объяснить тебе…
Юрий не на шутку оскорбился.
— Что я на плохом счету?
— Не-ет. Но вот, понимаешь… — Николай затруднялся в выборе выражения и разводил руками, помогая своим мыслям. — У тебя… Ты живешь как-то узко. Ты порядочный офицер. Но коммунист — это должно быть гораздо больше… Такой… горячий, который ведет, а не его ведут… Коммунист…
Юрий прервал его:
— Ну, что же, спасибо за комплимент. В последнее время ты зачастил говорить мне «приятные» вещи.
Николай улыбнулся:
— Чаще счет — крепче дружба.
— Какая уж тут дружба. Ты что ж? Считаешь меня какой-то овечкой, которую куда-то ведут, а она и не знает — куда? Ладно. Не надо. Я тебе докажу еще.
— Вот докажи, что ты достоин, можешь быть вожаком. Всю свою силу раскрой в этом деле. Тогда и о рекомендации потолкуем.
Юрий повернулся лицом к стене и накрылся с головой шинелью. Николай взял его за плечо. Но тот дернулся и глухо, обиженно сказал:
— Теперь я понял, как ты ко мне относишься. А я то думал…
Николай наклонился к нему и горячо заговорил:
— Если я не даю тебе рекомендации, это не значит, что считаю тебя плохим человеком. Но не всякий хороший человек сразу может быть коммунистом… Юрка! Да будь ты, наконец, умнее! Давай пойдем к Ивану Федосеевичу. Он тебе объяснит, что я прав.
Сорвав с себя шинель, Юрий приподнялся.
— Ты всегда, когда у самого доводов нехватает, говоришь: «К Ивану Федосеевичу». И без тебя обойдусь. Понял?
Николай медленно встал и отошел к бойцам.
— Товарищ лейтенант, почитайте нам Гоголя что-нибудь.
— Почитайте, вы хорошо читаете.
— Тут «Шинель» есть. Наверное, про войну, — просил один.
— Нет, «Шинель» — это про чиновника. «Тарас Бульба» — про войну, — поправил другой.
Николай раскрыл томик избранных произведений Гоголя и нашел «Тараса Бульбу». Встав к окну, он начал тихо, вполголоса, изредка поглядывая на Юрия:
«Нет уз святее товарищества. Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать; но это не то, братцы, любит и зверь свое дитя! Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь: и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим: а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово — видишь: нет! умные люди, да не те; такие же люди, да не те! нет братцы, так любить, как может любить русская душа, любить не то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе — а!… Нет, так любить никто не может!»