— Вперед! Полный газ! Впереди завал. Берем на таран. Орудие назад!
Башня резко повернулась, чуть не сбив всех десантников. Иван Федосеевич взял Юрия за плечо:
— Осторожнее. Не забывай, что у тебя на машине люди.
— Товарищ гвардии капитан? Вот хорошо, что вы с нами. Мне надо…
— Не горячись, — кричал капитан.
В грохоте они летели вперед на окраину городка, которая вся была заставлена телегами, нагруженными щебнем. Сержант Перепелица вскарабкался на башню и, делая круглые глаза, показал Юрию в сторону. Справа на городок почти параллельно двигалась колонна немецких танков.
— Стой! — заорал Юрий по-радио. — По колонне справа — огонь!
Машины остановились. Десантники спрыгнули и залегли в придорожной канаве. Орудия развернулись и зачастили по танкам противника. Те, отвечая огнем, продолжали двигаться к городку.
Капитан Фомин, спокойно оставаясь на танке Юрия, закачал головой.
— Что? — встревожился Юрий, взглянул на него.
— Во-первых, борт подставляешь. Во-вторых, комбату не докладываешь о встрече с противником. А в-третьих, тебе выгоднее вскочить в городок раньше немцев…
Юрий снова скомандовал «Полный вперед!» Десантники кое-как успели вскарабкаться на ходу. Перепелица ворчал: «Замитусились, як скаженные».
Сбивая сразмаху завалы, танки Юрия ворвались на главную улицу. Следом вошел весь батальон Никонова. Машины заполонили городок, оглашая воздух выстрелами, ревом моторов и лязганьем гусениц. Колонна немецких танков, более тихоходных, втянулась в боковую улицу с опозданием и наткнулась на танки Никонова.
Взвод Юрия получил распоряжение выйти на западную окраину и встать заслоном. Там было тихо, если не считать долетавшего из города грохота боя. Юрий сетовал:
— Плохая работа — разведка, товарищ гвардии капитан: вон там драка идет, а ты тут стой без дела.
— Раз на раз не приходится, — возразил Иван Федосеевич.
Они сидели прямо на земле возле гусеницы танка. Капитан что-то записывал в блокнот. Юрий несколько раз порывался что-то сказать еще, но не решался мешать Ивану Федосеевичу. Тот заметил его беспокойство.
— Ну, что? Говори. А то я сейчас в батальон уйду.
Юрий встал:
— Товарищ капитан. Можно мне подать заявление? Кандидатом в члены коммунистической партии хочу стать.
— Заявление подать можно. Рекомендации у тебя есть?
— Есть одна: Погудина.
— А надо три.
— Три? — Юрий растерялся и пожалел, что поспешил говорить с Фоминым на эту тему.
— Вторую я дам, — сказал Иван Федосеевич. — Повоюешь еще, как следует — и дам. И третью найдешь: тогда никто не откажет.
Пока Юрий, справляясь со своим волнением, подыскивал наиболее веские слова благодарности, к ним подбежал автоматчик Миша Бадяев.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту.
— Обращайтесь.
— Товарищ лейтенант! Там, в двух кварталах отсюда, на окраине — концентрационный лагерь. Народу в нем тысяч пять. Охрана на местах. Но можно разогнать одним танком.
Юрий вопросительно глянул на Ивана Федосеевича. Тот улыбнулся.
— Действуй. Ты же командир.
Через минуту «тридцатьчетверка» с десантниками на броне, которые держали автоматы наготове, подъезжала к низеньким, огороженным в три ряда колючей проволокой баракам без окон и без труб. Танк дал длинную пулеметную очередь по будкам, возвышающимся над оградой. Во дворе забегали гитлеровцы, а из бараков неслись восторженные крики.
Снимая проволоку, машина прошла к первому бараку и толкнула орудием дверь. Запоры лопнули, дверь слетела с петель и упала. Из темницы высыпали изможденные, обросшие, оборванные люди. Они говорили на разных языках, и их восторженные возгласы сливались в единый гул радости.
Автоматчики рассыпались по всему двору. Одни хватали гитлеровцев, другие — орудия, чем попало открывали остальные бараки. Тяжелый запах от скученных человеческих тел вырывался из каждой двери. Оттуда вываливали толпы заключенных.
— Вива Сталин!
— На здар, Русь! На здар, руда армада!
— Салют, Москва!
— Ура-а!
Крики опьяненных счастьем и свежим воздухом людей были громче, чем орудийные раскаты и рокот моторов на противоположном конце городка. Автоматчиков обнимали, потом подхватили и понесли на слабых руках. И каждый из освобожденных старался хоть прикоснуться к грубому сукну солдатской шинели, к исцарапанной, потертой каске.