— Ты просто маньяк, хоть и нежить. А что, если убьешь? Не исчезнешь ли совсем? Кто тебя тогда будет видеть? — находила в себе небывалые силы отвечать Валерия, скалясь в ответ, обхватывая душащую руку. Она не растворялась черным песком, для нее, уходящей в мир духов, они все постепенно обретали плоть.
Он тянул нервно воздух, уже совершенно неотличимый от древних рептилий, но спустя где-то минуту бесконечного напряжения отпустил, отшвырнул, извиняющееся говоря:
— Не маньяк.
Он отошел к стене, устало прислоняясь к ней лбом, все еще хватаясь за то место, где плескалось слабое свечение надежды. Валерия упала на диван, вдруг ощущая себя виноватой. В конце концов, кто ей давал право лишать кого-то надежды? Хоть в переносном, хоть в прямом смысле. Лишь ее зависть, что даже у такого темного существа где-то отдаленно существовало нечто, в чем он видел смысл своей жизни. А она только подсчитывала, сколько еще примерно лет коротать в этом безвоздушном пространстве, где у мечты лишь сломанные крылья осыпаются годами, точно вырванными перьями.
— Я — настоящий правитель этого мира. Я — Страх! — развернулся вновь Бугимен, раскидывая руки.
— Страх… Да, есть такое. В этом гнилом мире только все на нем и держится, — поморщилась Валерия, вспоминая последний выпуск новостей, но вновь буравила взглядом Короля Кошмаров. — Только за мой счет обретаешь свою материальность? Что же тогда не правишь?
В это время мимо окна вновь протянулись сотни золотых нитей, напоминая, что в ком-то еще теплится свет. Хотелось верить, что достигли они и мальчика с третьего этажа, может, хоть во снах ему даровали утешение и желание как-то изменить свою жизнь в будущем, стать лучше тех, кто его воспитывал. Лишь в ее окно никто уже давно не протягивал эту нить.
«Даже добрые сны меня не видят, обходят стороной. Выходит, не такие уж сильные эти Хранители. Меня не видят, наверное, потому что в меня не верят. Когда в тебя не верят, ты становишься невидимкой», — пронеслись осколки мыслей. Валерия хватала ртом воздух, а Король Кошмаров все еще злился, черный песок бугрился и нарастал, окутывал его то пиками, то волнами. Кажется, он подумывал о том, чтобы атаковать.
Валерия же ежилась то ли от ужаса, который следовал за ней неизменным параличом тела, не касаясь души, то ли от сквозняка из приоткрытого окна.
Внезапно одна из длинных нитей, как чувствительный щуп космонавтов-исследователей просочилась, перевешиваясь через раму. Король Кошмаров стоял к нему спиной, просчитался, ослепленный своим былым величием.
«Берегись…» — только успела подумать Валерия, но вслух отчего-то не произнесла. Наверное, злилась на него или же не хватило времени, чтобы полет мыслей сложился в слова. Она лишь разомкнула пересохшие губы в коротком вздохе ужаса, когда золотое сияние разрубило оковы черного песка в ее комнате и хлестнуло, словно кнутом, Короля Кошмаров.
Черные Лошади рассыпались. Он сам споткнулся, зашипев от боли, отлетел в дальний угол комнаты, выставив щит какой-то мощной магии, который тут же распался. Но сияние исчезло, отступило.
— Почему не правлю… Вот поэтому… — выдохнул он, кривясь от боли. — Проклятье… Нет!
Тогда Валерия вновь увидела, как он делается полупрозрачным, растворяется. Вот так же исчезала она, каждый день… Невидимка, неидеальная кукла-марионетка, зависимая от одобрения других. Если в человека не верить, то он исчезает или превращается в чудовище.
Валерия непроизвольно бросилась к окну, захлопнула его, грозя кулаком:
— Уходи! Убирайся! Все твои добрые сны — обман! Все обман!
Она видела зависшего в воздухе кругленького человечка, того, который приносил людям добрые сны. Но как же Валерия его ненавидела!
В каждом добром сне она видела их счастливую семью, без ссор и недопонимания. Без этой треклятой плазмы во всю стену. Они смеялись и говорили о каких-то пустяках, они не цеплялись к мелочам, не устраивали ссоры из-за пустого. И ничто им не мешало радоваться.
Но каким же ужасом оборачивалась реальность, когда сон исчезал, когда вместо веселья и радости все угрюмо посматривали друг на друга за завтраком и плелись на работу, когда вечером не могли выбрать один фильм и от этого припоминали все обиды, всех родственников до седьмой воды на киселе, кто и кому испортил жизнь. А сны вновь показывали чудесную идеальную жизнь, не подсказывая, как ее построить, где в них тот червь, что отравляет сочные целебные плоды счастья. Поэтому однажды она прокляла добрые сны.