Но оставался последний рывок. Валерия предчувствовала, ждала, сжимая и заламывая руки, отстраненно уставившись в стену. Вскоре тишина подернулась знакомым ароматом пепла и ржавчины, что во сне-яви накануне окутал ее всецело. Она старалась не думать о том поцелуе, ведь он не любовь символизировал, а извечное желание найти себе союзника для разрушения мира. Даже если не совсем, даже если не до конца… У иных берегов, у океанов незнакомых.
— Снова ночь, и снова я, — раздался голос посреди одиночества, взметнув противоречивые чувства, но тут же погасил робкую надежду: — Как я и обещал, я буду приходить до тех пор, пока не сломаю тебя.
Казалось, черный песок плотнее прежнего окутывает его, он убедил себя за время отсутствия в необходимости вершить только зло. И золотые бабочки практически не проступали возле сердца. Он испугался ее накануне, она помнила его голос, но ныне слова резонировали инфразвуком. Валерия сдерживала ненужные слезы. Неужели все зря? Неужели напрасно она дошла до самых глубин кошмара? Неужели напрасно не устрашилась показать ему золотых бабочек? Две черные тени сгустились над ним, плясали искрами в его ухмылке.
— Из-за тебя я только слегка не выспалась, — с озлобленным спокойствием отвечала Валерия. — Не лень же тебе?
— Король Кошмаров. Я властвую умами и сердцами людей, — развел он руками, оскаливаясь.
— Ты просто будишь в людях эгоистических страх. Иллюзорный. Страх за самих себя, беспричинный. Может быть, еще тревожность о несуществующих опасностей, — покачала головой Валерия, сдерживаясь, впиваясь ногтями в кожу, чтобы эта боль заглушила крик ее израненной души. — Но видел ли ты, что такое настоящий страх? Когда… убивают невиновных… Когда гибнут от катастроф.
Она видела в одновременность сотни выпусков новостей, тысячи заголовков, и тот гибнущий город, что засыпал пепел. На нее обрушивалась целая волна осознания, что вокруг страдали люди, что сотни жизней калечились сильнее, чем ее. И на крыльях оборванных струн парило иное страдание.
— Видел-видел, — глухо отозвался Бугимен, точно тоже созерцал эти картины, по лицу его пробежала волна смятения, он сжал кулаки, воскликнув: — Я все видел! Этим людям нужен настоящий правитель. Ты думаешь, я — смерть? Нет! Я закон их равновесия, я их тьма. Возможно, они сами меня создали, соткали из всех темных порывов.
Валерия все вспоминала, как обрушивалась каменная плита, как смотрела в собственные мертвые глаза. И все больше понимала, что жива. Но чужая боль врывалась в ее сердце, точно до этого она перелистывала календарь дней в плотном коконе эгоизма, а ныне прозрела. Ныне сердце пробралось через темные туннели бесконечных дорог, оно билось наружу, оно отдавало тепло. И трепетало за всех. И за него…
— Страх создали люди… Вполне вероятно, — отозвалась она. — Страх от бессилия тех, кто смотрит на все это через отчужденность экрана телевизора. Даже не страх, а ужас того, какое зло может быть сотворено людьми… Людьми ли вообще?
Валерия тяжело вздохнула, пока Король Кошмаров вился вокруг нее, и на его лице сменялись оттенки то гнетущих сомнений, то упрямой убежденности в своем могуществе.
— Но я манипулирую их страхами, — непреклонно отзывался он.
— Какими? Страхи из снов — ерунда, — отмахнулась Валерия, обращая к нему немо умоляющий взор, но внешне оставалась глуха и хладнокровна: — Я слышу неуверенность в твоем голосе. Да-да, страх сковывает… Страх смерти ведь тоже страх. Невозможно привыкнуть лишь к страху смерти. Но его создаешь не ты.
Валерия сжала кулаки, понимая, что ей осталось последнее средство, единственный способ достучаться до него, который сработал и в первый раз. Она встала и подошла к подоконнику, решительно открывая скрипящую деревянную раму, раздвигая ее, отчего на пол посыпалась ветхая белая краска и труха.
— Куда ты опять, сумасшедшая? — воскликнул Король Кошмаров, метнувшись к ней.
— А улица так прекрасна, так странно стоять на подоконнике, среди этого трансцендентного пространства за пределами и имманентного комнаты, — распевала Валерия, обращаясь к небу, прося у него защиты и поддержки. Она не собиралась бросаться, она обвиняла себя за те прошлые страшные мысли, глядя на темно-индиговое зимнее небо. Но таков оказался ее замысел, последний шанс вернуть его.