Страх пронизывал ее тонкими нитями, но почти не причинял боли, не как днем. Она замечала, как черный песок уплотняется, как красные глаза лошадей горят все ярче. Но теперь ее вела иная цель… Эта загадка. Казалось, так ей суждено лучше разобраться в самой себе, лишь бы пережить все это.
— Проклятый мальчишка Джек Фрост нас, кажется, отвлек днем. Но раз уж договорились ночью, то я прихожу ночью.
«По-моему, ты просто скрываешься от них», — отметила про себя Валерия, инстинктивно поправляя смятое платье, которое она не пожелала сменить.
— О, пришел все-таки. Опять не высплюсь, — ответила она с напускной безмятежностью.
— Так что там за тайна? — скрещивая пальцы, продолжал пытливо Король Кошмаров, зависая под потолком.
— Да так, нестоящая, — отвернулась Валерия, понимая, что так ничего и не придумала, возможно, лишь обрекая себя на более долгую пытку, однако с остекленевшим взглядом она уставилась в стену, осознавая, что является ее настоящей сокровенной тайной, болью: — Просто… Тебе не страшно все говорить, ты не предашь, потому что враги не предают. Предают только друзья и родственники. — Она помолчала с минуту. — Им доверяешь сокровенные тайны, открываешь свои больные места, свежие рубцы. А потом в какой-то момент они без причины уходят, обвиняют тебя и, главное, уходят, давя на эти самые больные места, специально, потому что ты о них рассказал. Вот это больно. Они просто уходят, потому что что-то в них перевернулось. Они могут вернуться. Но ты уже ничего не будешь ощущать к ним. Чувства умерли от боли. Ничего не чувствовать — выход, чтобы не сойти с ума. Чувства умирают, потому что ты тщетно ищешь ответ: в чем виновен ты? Но ответа нет, ты виновен только в факте своего существования.
Валерия замолчала, наконец, высказав все, что ее так давно терзало, прокусывало сознание, точно жадный клещ-кровопийца. Однажды ее родители просто ушли, оставив ее в бездне одиночества. Однажды она проиграла в борьбе за их признание и гармонию. Уж больно силы оказались неравны, а в играх человеческих чувств не количеством вооружения все мерится.
— Разве это тайна? — небрежно пожал плечами Бугимен, задумавшись: — Зачем мне вообще все эти разговоры…
— Ты пришел зачем-то… Искушать меня, испытывать? Чего ты добьешься, что получишь взамен? — негромко начала Валерия, но голос ее набирал силу. — Ты ведь сам панически боишься, себя, мира, людей. И поэтому хочешь власти и подчинения, чтобы заглушить этот страх, а теперь еще и боль неудачи.
От возмущения Король Кошмаров щелкнул зубами, точно и правда динозавр какой-то. Глаза его расшились так, что Валерия увидела в них отражение собственного лица. Или просто Бугимен слишком близко подлетел к ней, приказывая:
— Замолчи!
— Это и есть твоя власть надо мной? — усмехнулась Валерия, поняв, что нашла то самое «больное место», в свою очередь отзываясь: — Заставить молчать… Уходи, если не хочешь слушать.
— Нет, я останусь. Останусь до тех пор, пока ты не признаешь мое превосходство, — процедил сквозь зубы Бугимен, опускаясь на пол, скрываясь за темным облаком черного песка.
— «Ты превосходен», так я должна сказать? — сощурились глаза Валерии.
Темная субстанция постепенно целиком окутывала девушку, она даже не созерцала больше свою комнату. Все потонуло: и компьютер, и шкафы, и диван, и маячивший мутным пятном красный диплом. Она оказалась в настоящем коконе ужаса, видимо, Короля Кошмаров по-настоящему задели ее слова. Он желал компенсировать ложным могуществом свой проигрыш. Ничто так не сокрушает разум, как поражения, а он их терпел, кажется, уже не единожды в своей вечной борьбе с Хранителями Снов. Валерии сделалось даже как-то обидно, как слепо и недальновидно это древнее существо. А черный песок… Он просачивался в легкие, проникал под веки, но не терзал, наставал предел измученности. Валерия раздвигала его, точно шторы, глядя на незваного гостя. Кто кого — медные глаза против сизых.
— Издеваешься? Думаешь, долго сможешь терпеть тот ужас, который охватывает тебя? — наступал Король Кошмаров.
— А что будет, когда не смогу терпеть ужас? Что-то изменится? — вопросительно приподняла брови девушка. — Ты ведь убиваешь веселье? — она опустила голову, негромко подытожив: — Но во мне нет веселья или надежды, больше не осталось, только серость, суета, алгоритмы. Поэтому я и вижу тебя, страх. Ведь ты никогда не увидишь то, во что не веришь. И чем меньше в тебя веры, тем меньше ты существуешь, ты исчезаешь, когда никто в тебя не верит, — она почти с сочувствием обратилась к нему. — Может, ты просто не хочешь исчезать?
Его оскорбляло и сбивало с толку такое нежданное милосердие. Он констатировал злобно и с великим пафосом:
— Исчезать не хочет никто. — Но кокон черного песка распадался, и на обычно самодовольном лице проступала непривычная грусть. — Ты права, сейчас людям нет дела до ночных кошмаров, до каких-то «иррациональных страхов», они поглощены ужасом реальности. И большего им не надо, — он опустил голову, с ностальгией старика упоенно вспоминая: — А раньше шаманы кружились в ритуальных танцах, пытаясь, наивные, отпугнуть меня или подчинить, я властвовал их умами, я приходил по ночам, я сеял тревогу.
— И тебе нравилось такое существование? Не одиноко, когда тебя пытаются гнать?
Валерия примерно представляла ответ. Встреча с Джеком Фростом многое объяснила ей насчет природы ее полтергейста. И все же поражало, с каким упрямством они все боролись за свое существование. Кто-то добрыми делами, кто-то злыми. Теперь мучил вопрос: а перестали ли люди видеть кошмары в те годы, когда Короля заточили в подземелья? Кажется, нисколько. Людей пожирали их внутренние демоны, а внешние силы лишь питались верхушкой этого айсберга.
— Одиночество помноженное на преклонение перед тобой дрожащих тварей — власть, — воздел к потолку руки Бугимен.
— Но это все-таки одиночество, — вздохнула Валерия, задумываясь, не желала ли она сама власти. — Впрочем, оно не так уж печально. К одиночеству легко привыкнуть.
Он все перемещался по ее комнате, кажется, вновь вознамерившись мучить ее до самого утра. На этот раз время текло не медленно и не быстро. Оно вязло среди черного песка, закручивавшего его своими темными циферблатами, неправильным количеством цифр. Казалось, рассвет никогда не наступит, никогда не преломит кровавую кромку горизонта израненное солнце. Может, там вовсе не кружение звезд и планет, а острое лезвие, которое царапает спелый золотой бок солнца, и каждое утро все видят сначала боль светила, а потом его несмелое восхождение из царства вечной борьбы с древним змеем. Его боевые раны… Странные сравнения и видения. Как будто древнеегипетские Ра и Апоп встретились в тесном пространстве закутка комнаты. Но, помилуйте, обретался ли в ней хоть лучик ушедшей зари? Ни единого, лишь средоточие чужой глубокой скорби. И история Короля Кошмаров не шокировала, вплетаясь в одну из многих.
— А что будет, когда ты сломаешь меня? Было бы куда дальше ломать птицу с оторванными крыльями… Что ты получишь, силу, власть? — обратилась к нему Валерия.
— Думаю, удовлетворение, — отвечал Бугимен, но усталость надламывала и его: — Надежду на то, что я еще на что-то способен, что я не потерял свою силу.
— Значит, тебе так же больно, — стряхнула с себя лишний черный песок Валерия, добровольно приближаясь, но на ее губах играла злая ухмылка. — Ха-ха, надежда у страха, у отчаяния. Какой оксюморон! Думаешь, невозможно жить без надежды? Ты все надеешься вернуть самоуверенность, коварность. Зачем?
«Зачем» — она задавала такой вопрос почти каждому, кому-то мысленно, кому-то открыто. И никто не отвечал, все терялись в бесконечном умножении этой ловушки, точно в отражениях темного зеркала, поставленного напротив другого такого же. Оно уводило куда-то в бесконечность разрозненных мыслей. В конце концов, все терялись. Да и сама Валерия всегда ощущала, словно падает в огромный бездонный колодец, где ждала не Страна Чудес, а что-то хуже, бесконечная бессмысленность. Сначала и Король Кошмаров удивился, точно впервые кто-то говорил с ним об этом.
— Чтобы получить власть, победить врагов, завладеть умами… — не совсем уверенно завел он свою старую шарманку, лишь распаляя азарт и гнев Валерии: