Хлоп — я наконец-то выскользнула из матраса-людоеда.
Едва оказавшись на ногах, я бросилась в ванную смыть тонну слюней, скопившихся на лице.
Смывая всю эту вонь под душем, я смеялась уже в одиночестве.
И почти забыла о Викторе — надо же.
Однако вечером так просто выкрутиться не удалось.
Я позвонила Элоизе и обо всём рассказала.
Её воодушевление быстро сдулось.
— С каких пор у парней всё так сложно?
— Ну знаешь, не всем так повезло встречаться с одноклеточным, — ответила я.
— Ты права, — сдалась она. — Но Виктору точно можно присудить Филдсовскую премию по геморрою.
— Вау, Элоиза, с каких пор ты знаешь о существовании Филдсовской премии?
— С тех пор, как начала читать «Ле Монд», ха-ха.
— Да ладно?!
— Преклонись передо мной.
— Конечно, госпожа.
Мы обе просто дышали в трубку: между мной и Элоизой наладилась волшебная связь, волна, которую тишине не разрушить. От молчания она была только прекраснее: я не думала, что обязательно должна что-то сказать, а просто чувствовала присутствие Элоизы тут, рядом со мной.
— По шкале от одного до десяти, где десять — это максимальный уровень боли, ты бы сколько дала? — спросила она некоторое время спустя.
— В плане задетого самолюбия — пять из десяти. А вот тоска тянет на шестнадцать.
— Чёрт, Дебо.
— Не надо, а то я снова разрыдаюсь.
— Чёрт…
— Прекрати-и-и.
— Блин, какашечка.
— Ага-а-а-а-а.
Джамаль помог нам вынести разломанное реечное дно, так что я лежала на матрасе, брошенном прямо на паркет.
— Я боюсь возвращаться в Питомник, — произнесла я на одном дыхании.
— Осталось месяц продержаться.
— Да, но каждая проведённая с ним минута похожа на очередной оборот дрели прямо в сердце. Оно вообще скоро сморщится, как печёное яблоко.
— Ох, моя Дебо… Ты ответила на его сообщение?
— Нет.
— Почему?
— Не знаю, что ответить. «Ты и вправду козёл, но я всё равно тебя люблю»?
— Как вариант.
— Но он и так это знает!
— Возможно… Я буду ждать тебя завтра утром у твоего дома, хорошо?
— Окей.
— Можем пойти днём в библиотеку. Финишная прямая. Купим что-нибудь пожевать и будем готовиться к экзаменам.
Элоиза только что предложила заниматься вместе.
Повторяю: Элоиза только что предложила мне заниматься вместе.
— А Эрванн?
— Он считает, что я такая секси, когда учусь. Скорее всего, пойдёт вместе с нами.
— Думаешь?
— Ага, будет на меня смотреть.
— Ох.
— Кто знает, может, и он когда-нибудь откроет книгу.
— Ты права.
— До завтра, Дебо; постарайся немного поспать, хорошо?
— Ага. Ты тоже.
— Спокойной ночи, моя какашечка.
— Спокойной ночи, моя козочка.
Глава двадцать седьмая
В которой, возможно, Дебору ждут сюрпризы и откровения
В понедельник я проснулась гораздо раньше положенного с кучей губок для мытья в животе. Мама тоже уже поднялась, приготовила для меня кофе и ждала на кухне.
— Я не очень голодна, — отказалась я от истекающих мёдом тостов, хотя обожаю их.
— Ты всё ещё не хочешь рассказать мне, что происходит?
— У меня разбито сердце.
Мама отдала мой тост выжидающему под столом Изидору.
— Виктор?
— Угу.
— А Джамаль?
— А что Джамаль?
— Такой милый парень.
— Я согласна, но он мне не нравится. И, если уж ты хочешь всё знать, он больше по мальчикам.
— По Виктору?
— Поначалу да, но теперь нет.
Вдруг я осознала, что верчу в руках тост с черничным вареньем. И рассказываю маме интимные подробности из жизни. Мы разговариваем, лицом к лицу. И мне не неловко. Я говорю ей правду без всяких стеснений. Больше не нужны безопасные посредники в форме писем, больше не надо держаться на вежливом расстоянии. Мы общаемся. Конечно, немного взвинченно, на грани эпилепсии, но главное — говорим.
Я улыбнулась, и вдруг позвонили в дверь.
Мама вытаращилась и пошла открывать.
— Я принесла круассаны! — пропела Элоиза, запечатлев звонкий чмок на моей щеке, всё ещё пропитанной вчерашними слезами.
Я взглянула на часы: ещё пятнадцать минут до выхода.
И взяла круассан.
Чем ближе мы подходили к Питомнику, тем больше я разваливалась на части, словно меня сделали из воска и сунули под палящее солнце Сахары. Хлюп-хлюп. Падение неминуемо.