- Ну что ж, голубчик… Ходить вы сможете не раньше, чем через дня два-три. У вас сильнейшие ушибы по всему телу и сломана пара ребер. Ну, а ваш глаз…
- Да ничего, я все понимаю. – Я посмотрел на врача своим спокойным взглядом, вздохнув. – А как…
- Она все еще в невменяемом состоянии, и мы с коллегами понятия не имеем, когда она сможет из него выкарабкаться, и сможет ли вообще.
- Сможет.
- Вы так в этом уверены, потому, что знаете ее лучше меня, верно? – Снова его подобие улыбки. – Ну что ж, надейтесь, и, может быть, надежда не убьет вас быстро.
- Что, простите? – Я вскинул брови, тут же сменив выражение лица с удивленного на хмурое.
- Ничего. Я сказал, что понимаю вас. Вам что-то послышалось? – Его взгляд стал тут же заинтересованным и озабоченным одновременно.
- Нет. Просто в ушах гудит. Думаю, я все еще не отошел от мысли об аварии.
Врач ничего не ответил. Лишь смерил меня еще раз своим изучающим взглядом, кивнул и вышел из палаты.
Не поддерживал
Доктор был прав. Я смог ходить буквально после двух-трех дней после нашего первого с ним разговора. Не смотря на боль под ребрами и частый гул в голове, я мог держаться на ногах и передвигать ими. Правда, иногда я заваливался на бок, но твердое плечо стены меня поддерживало.
За то время, что я пробыл в этой палате, мне удалось узнать, что больница была построена еще во времена СССР, как одно из основных зданий маленького промышленного городка в лесу. Вполне возможно, одного из секретных городов, что скрыты с карт, но так ли это, или просто мои догадки, узнать мне не удалось. Город был почти мертв, не считая парочки стариков, доживающих свои последние дни и нескольких молодых врачей, что работали в этом самом здании.
По словам медиков, нашу машину нашли на конце полянки в лесу, а в ней меня и девушку, находящихся в тяжелом положении. Изначально, предполагалось, что жива только она, ведь торчащая ветка из глаза не внушала доверия. Но, как оказалось, я не просто жив, а еще и частично мог говорить и двигаться. Правда, как только меня вытащили, я отключился. Каким образом нас нашли, кто нашел и когда – мне не говорили, что, конечно же, вызывало странное подозрение, но не более.
Сама больница состояла всего из одного корпуса и трех этажей. Стены вне палат были серыми, краска на них потрескалась. Иногда можно было встретить мозаики времен Сталина, с ликом товарища Ленина или агитационными цитатами тех времен. Лифтов, соответственно, не было, а если бы они где-то и были, то, скорее всего, уже не в рабочем состоянии. Больные, как и персонал, встречались необычайно редко, и это меня почему-то настораживало. Тишина и запустение придавало этому месту некую загадочность, но в то же время пугало.
Пролежав и проходив по своему этажу около недели, я все же начал постепенно пытаться подняться на последний - третий этаж, где все еще лежала моя единственная. По словам Валерия Степановича, ее состояние не ухудшалось, но и к улучшению не было никаких видимых признаков. Мысль о том, что она, возможно, останется в вечном небытие, меня пугала.
Правда, мои попытки забраться выше пятой или шестой ступеньки всегда заканчивались провалом. Боль становилась невыносимой и, чтобы не упасть в обморок от болевого шока, мне приходилось стоять на лестничном пролете по пять-десять минут, переводя дыхание, а затем спускаясь вниз, обратно в свои мрачные покои для раздумий.
Сказать, что было скучно – это ничего не сказать. Врач наведывался редко, на моем этаже больных не было, а передвигаться на первый и третий этаж я не мог. Ни книг, ни телевизора. Даже бумаги с карандашом не было. Все, что мне оставалось - это наблюдать в окно, как один серый день сменяется другим, и по прежнему пытаться забраться хотя бы на лестничный пролет между вторым и третьим этажом.
Наверное, я мог бы попробовать дозвониться до близких или знакомых, но телефон лежал на первом этаже, как и все мои вещи, а стационарных, как в кино, конечно же здесь не водилось. Таблетки, что выписал мне доктор, были абсолютно бесполезными, не помогали и, казалось, лишь ухудшали мое психическое состояние. Я раз за разом просыпался в холодном поту от кошмаров, которые начинали становиться все более и более реалистичными. К счастью, галлюцинаций у меня больше не было. И, я надеюсь, никогда не будет.