– Нет, Беляш, ты будешь спать один, – сказал я, добавив металла в голос, – и это не шутка.
– Это еще почему?
– Мужик не будет спать в одной постели с другим мужиком, кот. Ты мужик.
– Да, но ты то нет, – бойко ответил кот, запрыгивая и терясь шекой о мои руки, – Ты – моя мамочка. Я люблю свою мамочку, – добавил он, увидев моё ошарашенное выражение лица.
После чего обхватил мою грудь лапами и начал сжимать и разжимать подушечки пальцев, массируя мой бок.
Кот и раньше так делал, но только сейчас до меня дошло, что такими движениями, Беляш, будучи котенком, массировал грудь матери-кошки, добывая молоко. Кот и в правду считал меня своей мамочкой. Мелкий шерстяной извращенец, подумал я, и ссаживая кота с кровати в четвертый и последний раз.
Спалось мне плохо. Болели обожжённые тропическим солнцем плечи, чесались поцарапанные о песок и кораллы колени. Перевозбужденный мозг также добавлял свой вклад в общий праздник непослушания, так что несколько раз за ночь я просыпался, вздрагивая всем телом как от ядерного взрыва – видимо, растормошенные тараканы в моей голове на радостях устраивали салют.
Уснул, а точнее, забылся в хрупком, бредовом полусне я только под утро. Снилась мне высокая, статная женщина с русой косой, в сером зимнем пальто с капюшоном с белой меховой оторочкой. Что-то в ней было старорежимное – то ли меховая муфта в руках, то ли черные лаковые сапожки с каблуками, то ли сопровождающий её чуть слышимый хруст французской булки.
И тут я внезапно понял, как это может быть только во сне, что это родина-мать. Россия онее сама – как выразился бы японец. Именно такая, какая должна быть. Не очень молодая, не очень красивая, не очень компанейская. Скорее родная, своя. Простая, понятная, надежная. Сильная.
Женщина укачивала на руках завернутый в одеяло сверток, тихонько напевая полным слез голосом: «Поросенок Пётр, в беленькой рубашке… Спиздив сраный трактор, съёбывает с Рашки…»
Песня о поросенке Петре, спетая на мотив колыбельной, звучала вовсе не разухабисто смешно, а неожиданно трагично. Так, плача, могла петь мать, утешая тяжело больного ребенка. Я подошел к женщине, чтоб как-то её утешить, и, холодея, увидел причину её горя – в одеяло, вместо младенца, был завернут таращащий бойкие маслинки глаз живой поросенок.
В ужасе я проснулся, сорвал с лица тряпичные очки для сна и несколько минут тяжело дышал, приходя в себя. Было около девяти утра. Решив, что больше не усну, я с хрустом потянулся и рывком встал, нащупывая ногами тапки. Нащупанное мне не понравились – в тапках было сыро. Точнее, сыро было в одном тапке.
«Никогда такого не было и вот опять!» – выругался я, ища источник сырости.
Источник сидел на шифоньере и довольно скалился, как понюхавшая банан кошка.
– Ты что, вообще берега потерял, скотина мелкая? Я же тобой эту лужу вытру.
– А ты, что – думал, я что, шутки шучу? – промявкал в ответ кот, – неслыханное дело, с моей кровати меня согнал.
Последние слова котик договаривал заметно более испуганным голосом, так как я, принеся с туалета веник, начал шурудить им по шифоньеру. Затаившийся за коробками Беляш шипел и бил веник лапами.
Конечно, я в любой момент мог приставить к шифоньеру стул и изловить это вездесущее существо. Но, это сломало бы тонкий баланс наших договоренностей. Живущему в маленькой квартире коту сложно ужиться с людьми – у него нет убежища, места, где он мог бы спрятаться и отсидеться – в случае конфликта. Это ввергало кота в состояние стресса.
Эту проблему я решил, сделав крышку шифоньера условной Англией, в которой так любят отсиживаться проворовавшиеся российские бизнесмены с впавшими в немилость политиками. С крышки шифоньера не было экстрадиции. Кот мог скрываться от правосудия сколько его душеньке угодно.
Я же мог бегать вдоль шифоньера и горестно вздевать руки. Коту это определенно пошло на пользу – он стал заметно более спокойным и вальяжным. Так что несмотря на то, что жажда мщения била набат в моём сердце, я решил не ломать традицию. Воспользоваться силой инженера.
Вышел на кухню, и спрятавшись за дверями, позвякал котовой миской. На всякого мудреца довольно простоты – всего через пару секунд выглянувший из-за двери кот был схвачен за шкирку.
Что делать с котом дальше, если честно, я не знал. Я у нас, оказывается, скрытый разумист (в смысле, как расист, только по отношению к разуму). Еще вчера я мог без проблем натыкать котика рыльцем в содеянное, но теперь, когда Беляш обрел речь – то есть, оказался условно зачисленным в класс разумных существ – поступать так казалось неправильным.