- То есть?
- Как Сенека. Сяду в теплую ванну, попрошу неразбавленного вина и предамся философским раздумьям, считая этот день самым счастливым в своей жизни.
- Врешь. Слишком уж красиво.
- На этот раз все претензии Сенеке... Мне же по душе его сентенция: пока ты жив, смерти нет...
- За бессмертие плоти и ума! - сказал Дим.
- За смерть,- сказал Кот,
И они звякнули стаканами.
Несколько дней Дим прожил у Кота, собираясь с мыслями.
Съездил в Пещеры.
В кирпичном пакгаузе царили одни летучие мыши - те самые или их потомки. Пахло затхлостью и пустотой.
Когда Дим вышел из помещения, ему показалось, что между тихих берез мелькнуло лицо - глаза. Захрустел валежник. Волной засеребрилась листва. Какая-то кошачья повадка и гибкость... Ему была знакома эта изощренная мягкая гибкость...
Он вернулся к Коту со всеми предосторожностями конспиратора.
Сверхтактичный Кот ни о чем не расспрашивал. Eму, однако, не давал покоя незавершенный спор, И вечером, приходя с работы, он выдавал:
- Нужна смена поколений. Ты хочешь отнять от природы причудливую игру красок, в результате которой она, пусть случайно, но хоть раз в столетие может выдать гения. Ты хочешь отнять у нее муку любви.
- Напрасные подозрения. Я не сторонник кастрированного рая. Пусть рождаются дети. Пусть спорят бессмертные интеллекты разных поколений.
Кот усмехнулся:
- Можно подумать, что ты уже что-то такое... сообразил?
- В том-то и дело, что я не знаю этого... Мне кажется, что я все же что-то сообразил... Иначе зачем им было убивать меня?!
- Повтори - не понял.
- А... так... мысли вслух...
Кот не мог скрыть недоумения и даже, видно, заподозрил неладное, но, как обычно, не подал вида.
Дим вышел из дому, купил "Вечерку", и ему сразу в глаза бросилось объявление:
"...Состоится защита диссертации на соискание степени доктора физико-биологических наук Лео Павловичем Левченко на тему "Излечение рака печени у кроликов методом реабилитации патологического биополя". С диссертацией можно ознакомиться в НИИ экспериментальной биологии и эндокринологии".
Хоп, вот это да!
Дим пришел в назначенный час. Актовый зал был полон. Дим уселся в заднем ряду.
Что он мог? Он был никто. Его вообще не было в природе. Он мог бы смутить "самозванца" своим появлением. Но это значило выдать себя противнику, и не так-то он прост, этот Лео, чтобы смутиться. Выйти на паперть и набить диссертанту морду? Заберут в милицию, будут судить. А как хотелось просто набить морду. Наверно, потому, от греха, решил он уйти. Не мог он слышать свои слова, свои мысли, свои методики из уст этого подонка, слышать и быть бессильным помешать этому. А впрочем;
"Что в имени твоем?" Никому не ведомо имя создателя колеса или "Слова о полку Игореве". Что мне Гекуба, что я Гекубе?..
Дим вышел. Он ездил в переполненных троллейбусах.
Ходил по городу, сидел на скамейках в скверах, опять куда-то ехал в вагонах подвесной дороги, спускался в метро, и в толпе ему было легче, он как бы действительно переставал существовать. В конце концов, непонятно как, он вновь оказался у парадной института, где шла защита. Впрочем, все уже кончилось: медики выходили, обсуждая событие. Ояи были скептичны, они сомневались, что вообще есть какое-то поле печени или что-нибудь подобное и что можно лечить, воздействуя на деформированные потенциалы этого поля. Как хотелось врезаться в эти диалоги!
И вот глаза Лео. Он, видимо, заметил Дима, вздрогнул, пожал плечами, надвинул на глаза шляпу, зашагал своей гиппопотамьей походкой. В длинном плаще, телепавшемся по икрам, бородатый, он напоминал не то народника, не то кучера, не то сельского попа. Дим смотрел ему вслед - в кургузую спину. Он смотрел, ненавидя и бессильно сжимая кулаки.
И вдруг Димову шею обвили чьи-то руки, на одной из них болталась сумочка.
- Димка, Димка, ты?
Дим стряхнул с себя то, чтo ему показалось - и действительно было Констанцей. Это было нелепо и сумасшедше, как будто какой-то пошлый розыгрыш или шантаж.
Она была в белом развевающемся плаще, в замшевых сапожках на высоком каблуке, волосы ее казались темнее, чем прежде. Ее глаза наполнились слезами. Они сияли счастьем, каким-то безумием счастья, и все нежное круглое ее лицо было просто наэлектризовано счастьем вопреки всему, несмотря ни на что.
- Димушка, миленький, солнышко. Не верю, не верю.Просто мне очень везет, я везучая.- Ее бессвязная речь, какой-то несусветный лепет и весь ее вид ошеломляли.- Ты не узнаешь меня? Или это не ты? Дим? Но ты пахнешь, как ты.
Она потрясла его за плечо:
- Дим!
- Нет, отчего же, я - это я. А вы - это вы. Констанца Левченко-из ветинститута и... по совместительству... Впрочем, не знаю, где и кому вы сейчас служите.
- Вы?.. Ты говоришь мне "Вы"?
Дим начал соображать: "Эта женщина хочет воспользоваться тем временным провалом, который отделял его теперешнего от того, который был? Спектакль на публику?" Он не мог одолеть неприязни... И все же ее поведение было слишком нелепым.
- Идем же - к нам... Тебя ждут Леша и Дима,
Это было уж слишком.
Загипнотизированный всей этой чудовищной нелепостью и ощутив вдруг всю беспомощность свою - в чужом мире, где он был - не он, Дим пошел с ней рядом,
Все показалось вдруг ирреальным, как бы зеркальным отражением.
Она втолкнула его в такси.
Лифт поднял их на девятый этаж.
Почти до самого окна доставали верхушки сосен. Они раскачивались - с каким-то отрешенным покоем невозмутимой вечной мудрости деревьев.
- Садись. Вот твои письма... А я сейчас... Я скоро приду...
И бросив на стол письма, быстро ушла. Щелкнул замок.
Дим остался один со своими письмами.
Одно, другое, третье...
Это были письма к ней - к Констанце. В них были ласковые слова. Он называл ее "Моя Ки".
Это был его почерк.
И все-таки он не мог поверить. В нем не было любви и нежности к этой женщине, которая, кажется...
Дверь в маленькую прихожую была приоткрыта, и оттуда, шевелясь, проникал луч вечернего солнца. И когда она вошла в плаще и, как птица, выпустила из-под своих крыл двух малышей, он сразу почувствовал и понял, что это - его дети. Им было года по три с гаком. (Значит, четыре года назад он был жив.) Один был в желтом, другой в красном,- их, пожалуй, и можно было отличить только по одежде. И вместе они были вылитый он - будто сошедший со стула той детской его фотографии, снятой где-то в "фотомоменте", с торчащей козырьком челкой, с взвихренным хохолком.
Это стало ясно, как только Констанца сняла с мальчуганов береты.
- Леша и Дима,- Констанца тревожно улыбнулась, подталкивая сыновей вперед.
Она не сказала им: "Вот ваш папа..." Это его даже обидело. Констанца остыла от первого безрассудного порыва. Смотрела, вдумывалась - хотела понять.
Дети стояли перед ним, как намокшие цыплята,- отчужденные, напуганные какой-то неправдой.
Рожденное из самых глубин желание схватить этих мальчишек, прижать их к себе, потискать, посадить к себе нашею означало в то же время признание, что Констанца его жена, что он, следовательно, любит ее, но этого, не было. И не могло быть, потому что В недрах его души непроходящей болью ныла другая любовь.
Констанца поняла. И впервые ужаснулась пропасти между ними.
Все эти дни, часы она была с ним - мертвым, ни о ком не хотела думать, ни знать, а когда он пришел живой, оказалось, что его - нет, просто - нет! Констанца стащила с себя плащ, вытерла детям носы. В острой прорези платья Дим увидел межинку грудей. Она раздевала детей, обтекала стулья, углы шкафа, книжные полки, как рыба в аквариуме. И удивительно было в ней это сочетание полноты и элегантной верткости.
Скользнув возле Дима, она взяла детей за затылки и затолкнула их в соседнюю комнату - одному сунула пластилин, другому - заводную машину.