Он взял пластинку за ребро, как будто хотел сломать. Лика упала на колени, впилась в его ляжки ногтями-. скользя коленями по полу, не чувствуя боли.
- Не смей!
Он слегка толкнул ее. Она сидела на полу, растрепанная и обессиленная, в разодранной сорочке.
- Убийца!
- О чем ты, киса? Такие эмоции заставляют предполагать грандиозные страстишки. Как легко вы теряете голову, ай король, как рассеянны вы... Ну вот так-то. Признание не отягощает, а освобождает душу. Значит, Димчик? пошевелил пластинкой перед носом поднявшейся Лики, раскрыл створки портфеля, элегантно швырнул пластинку в его недра. Почти не выпуская портфеля из рук, надел манишку, галстук, пиджак и, больше не сказав ни слова, вышел. Пушкой хлопнула дверь.
Лика бросилась сначала к вешалке, сорвала пальто, надела его прямо на сорочку, потом кинулась к окну, прикрываясь шторой, смотрела, как он вышел из парадной, причесываясь на ходу гребешком. Странно, однако, пошел он не к остановке автобуса, как всегда, а оглянувшись на окна, повернул в проулок.
Она выскочила на улицу. Подбежала к углу дома и увидела, как Лео опускается в подвальчик, над которым, она знала, висела вывеска: "Вторсырье"..,
Он мог бы швырнуть пластинку в мусоропровод, в канал, закопать в землю, но ему, как видно, особое наслаждение доставляло сдать спрятанного в магнитных дорожках "Димчика" на переплавку. "Вахлак, жлоб, ничтожество!" Как бы сейчас она исколошматила его за это жлобское самодовольство и тупую силу. Пластинку она все-таки выручила, предложив старьевщику взамен бронзовые канделябры.
Вечером Лео пришел тихий, покорный, сказал:
- Прости. Все это больное воображение... бред параноика.- И, вынув из кармашка пиджака золотую цепочку, протянул ей в горсти: - Носи... детка... Ее носила сама Нефертити.
Он умел это-на крутых виражах вывернуться наизнанку.
Но все уже катилось под горку.
Четко, как чеканка по черненому серебру, запомнился этот вечер.
В черной воде канала кувыркались лунные зайчики.
Ликины каблуки цокали по гранитным плитам и гулко отражались от уснувших громад домов. Рука Лео лежала на ее шее, под белошерстным воротником голубой стеганки. Он слегка сжимал ее шею сзади пальцами, как будто - огромный и сильный - бережно нес ее, как несет кошка махонькую мышь, показывая всем и хвастая своей победой.
Теперь всякий раз, когда она была занята в спектакле, он непременно приходил встречать ее. Конечно, это не от великой любви,-думала она,-и не потому, что ему так уж не терпится скорее увидеть ее, а чтобы она опять, как говорил, не дернула налево с кем-нибудь из деятелей искусств. И то, что Лео приходил, как цербер, и вел ее под конвоем своей ревности, разумеется, не доставляло ей большого удовольствия. Нужен он ей, этот главреж, как рыбке зонтик - то есть в смысле мужчины. Хотя, конечно, приятно, когда на тебя еще смотрят, это прибавляет уверенности и вообще... Как-то Лео проговорился, что он, может быть, потому так уж захотел на ней жениться, что вокруг вилось столько мужиков... И ей тогда понравилось, как он об этом сказал. Да... Когда она думала о женско-мужских отношениях, ей обычно представлялся олений гон: за оленихой, ломая ветви, бегут несколько самцов, а потом бьются сильнейшие, и один из них остается надо всеми. В этом сравнении с природой ей чудилась цельность первозданности, первобытная, идущая от земли цельность, замызганная позже наслоениями человеческих табу - лжи, расчета, всяких задержек и фобий, из которых уже не выбраться. Ей нравилось, хотя бы где-то там изнутри, чувствовать в себе эту олениху, которая бежит от... Этот бег в ней-был самым веселым и пьянящим чувством. Но теперь бег кончился. Теперь своей хамоватостью, мужланским самомнением Лео вызывал желание высвободиться. Она хотела этого и боялась, и надеялась, что все еще образуется, что все повернется как-то или Лео переменится и вообще что-то произойдет, и он поймет ее, и поможет ей найти себя, хотя бы не будет мешать. Но он все давил и давил - да, это его пальцы на шее.
- Убери, пожалуйста, руку.
Лео удивленно, с высоты своего роста, посмотрел на нее. Как бы слегка приотпустил ее. Она чувствовала его недобрый взгляд - в затылок; гуляй-гуляй.
"Цок-цок" - отдавались гулкие шаги в душе. "Цок-цок", "Цок-цок". "Цок-цок",
Струился месяц в реке, как рыбья чешуя.
Так же звучали шаги в ночи: они шли с Димом - этой же набережной канала, забранного в гранит. Лет шесть назад это было?
"Цок-цок", "Цок-цок".
Была такая же тихая светящаяся ночь.
И было все впереди. И она верила в свою звезду. Вега! Она отыскала ее сейчас на небосклоне-затерянную-свою. Игольчатый луч ее шевельнулся в канале.
Вспомнила, как расставались с Димом на юге в то лето, когда они познакомились, и, лишь смутно надеясь на встречу в каком-то далеком будущем, она сказала ему;
"Когда вам захочется встретиться со мной взглядом, посмотрите на Вегу,- я обязательно почувствую ваш взгляд". Дим улыбнулся и обещал ей.
Потом - это было уже с Лео, он уезжал в командировку, она сказала ему: "Писем писать не будем, но каждый день в одиннадцать часов и ты и я давай посмотрим на Вегу, как будто скажем друг другу спокойной ночи". Это было, наверно, наивно, но зачем так нехорошо он усмехнулся и только пожал плечами?
"Цок-цок", "Цок-цок". Она идет под конвоем его взгляда.
В тот вечер, когда они шли с Димом, она сказала ему;
"Тысячи молоточков стучат в мой мозг. Если я через год-другой не сыграю так, чтобы обо мне сказали - это актриса, а не так себе, я просто сойду с ума или стану злой, как цепная собака".
"Цок-цок".
"Я не стала злой, как цепная собака, и не сошла с ума, но чего-то во мне не стало - меня не стало".
На горбатом мостике Лео окликнул Лику:
- Постоим, детка.
Она полуобернулась:
- Что тебе?
Он прислонился к решетке - в японской куртке с вывороченным воротниковым мехом:
- Какая тебя муха укусила? Муж тебя встречает, другая бы песни пела. Ну что тебе надо? Или не нравится, что встречаю?.. Ты скажи.
- Не нравится.
- Вот как.
- Надоела твоя бдительность, надоела, не хочу.- И она двинулась дальше.
Он сделал шаг, потянул ее за руку, взял затылок ее в ладонь.
- Бунтуешь? Не идет тебе.
- Ничего.
- Ищешь повода?
Она молчала, отвернув лицо.
- Захотела свободы - иди. О нем думаешь, об Иисусике,-угадал? (Она поняла, что он говорит o Диме.)Два сапога. Нб знай: я человек страстей. Я могу... Ты знаешь. Во мне есть такое, чего я и сам боюсь.
Она рванулась и пошла. Он догнал. Взял за плечо, повернул.
- Пусти.
- Не пущу!
- Неужели ты думаешь, что после твоих угроз я еще буду стоять с тобой?
- Дура,- ведь люблю же. Не бегал бы за тобой.
Он сжал ей руки в запястьях. Она запрокинула лицо в небо, закусила губу, чтобы не закричать от боли.
- Давеча ты сказала, что у тебя задержка
-Ну...
-Это правда?.. Все еще? - Он искал ее глаз.
- Какое это теперь имеет значение и вообще - какое это имеет значение?
- Не смей убивать ребенка. Мне надоело, я хочу семьи. Мне не нужна жена-кинозвезда - перекати-поле. Я хочу семьи! Ты для меня и так хороша. Я тебя и такую люблю еще больше. Я прошу - оставь. Слышишь?
Она покачала головой: нет.
Он оттолкнул ее и пошел в другую сторону - наугад, прямо по мостовой.
И тогда она, помедлив, сама не поняв себя, побежала за ним. Он убыстрил шаг. А она едва поспевала и забегала то с той, то с другой стороны.
- Не стыдно... женщину... ночью... среди города...
На них шало мчалось такси. Лео поднял руку. Машина, завизжав, остановилась. Открыл дверцу, втолкнул Лику, сам протиснулся с трудом, уселся, широко разъяв колени и сутуло наклонясь. Лика забилась в угол.