Тина переводит взгляд с отца на меня.
– Нора, мы так счастливы, что ты здесь и теперь часть нашей семьи. Знай: мы всегда рады видеть тебя в любое время у нас в Аризоне.
Папа улыбается и гладит меня по плечу.
– Там наш дом. И твой тоже. Скажи Элис… своей маме… что мы рады видеть тебя в любое время.
Я ничего не отвечаю. Тина смотрит в пол. У меня начинают еще сильнее потеть подмышки. Папа откашливается и продолжает:
– Мама не смогла сегодня приехать?
– Не-а. – Я стараюсь не встречаться с ним глазами. – Что-то с животом.
Но мы-то все знаем, что я вру.
– Она… в остальном все хорошо? – спрашивает отец, обращаясь к полу.
– Да, – отвечаю я.
Я замечаю, что всякий раз, когда речь заходит об Элис, папа и Тина начинают теребить кольца.
Рассказать им, что я по-прежнему порой слышу мамины всхлипы из ванной? Или что она выпытывает имя и фамилию каждого, с кем я общаюсь? Особенно если собираюсь погулять с компанией друзей, где есть хотя бы один парень, а ведь я практически окончила среднюю школу. Или что она каждое утро цитирует мне новую статью, где говорится о том, что художники не могут обеспечить себе даже прожиточный минимум? «Нора, ты должна заняться чем-нибудь более практичным, ну, скажем, инженерным делом, математикой, наукой, – все, что поможет тебе получить работу. Я знаю, что мой отец состоялся как успешный художник, но помни, что даже он смог продать свою первую картину лишь в сорок пять лет. Неужели ты готова так долго ждать?»
– У нее все отлично, – добавляю я. – У нас обеих.
Папа делает ко мне шаг и кладет руку на плечо.
– А летом Нора собирается в Европу. В творческое путешествие, – сообщает он Тине. Странно, что она до сих пор об этом не знает. – Напомни еще раз, какие города ты посетишь?
– Париж, Брюссель, потом три недели проведу в Обществе молодых художников графства Донегол, а после Флоренция, Лондон и домой, – перечисляю я.
– Общество художников! – практически взвизгивает Тина. – Нора, это же такое важное событие!
Теперь она мне нравится чуть больше.
Папа сжимает мое плечо.
– У тебя в мизинце таланта больше, чем во мне целиком. Это все гены Роберта Паркера.
В эту минуту Тину за локоть тянет какая-то особа в платье, похожем на купол цирка. Они визжат и обнимаются, а папа бросает на меня красноречивый взгляд «Ох уж эти женщины!». Мы обмениваемся улыбками и больше не говорим о маме, потому что оба понимаем, что у него сейчас своих забот хватает: надо порезать торт, сказать речь и переехать из Чикаго в Аризону.
Теперь ему больше не нужно беспокоиться о страдающей после развода женщине, которая только что стала исключительно моей проблемой.
Глава 3
– ГОВОРЮ ТЕБЕ, в Европе никто не носит джинсы.
– Что?
Лена поднимает пару джинсов-бойфрендов, которые я целых пять секунд складывала, и отбрасывает в сторону.
– Так сказала моя сестра, которая училась в Барселоне.
Накручивая зеленую прядь волос на палец, я несколько секунд смотрю на забитый уже под завязку чемодан, лежащий на ковре.
– Ладно. Тогда что они носят?
– Не знаю, – отвечает Лена. – Леггинсы? Юбки? Да, наверно, юбки. Там все выглядят моднее. Если не будешь носить туфли на каблуках и свитер, то они сразу поймут, что ты туристка. Или шарф! В Европе люди носят шарфы!
– Но у меня нет шарфа. Как насчет этого? – Я показываю ей свои кроссовки «Нью Бэланс». – Может, мне просто не брать спортивную обувь?
Я передаю их Лене. Та по какой-то непонятной мне причине обнюхивает их.
– А у тебя есть кроссовки… ну… посимпатичнее?
Я встаю, и от долгого сидения на полу у меня хрустят колени. Ведь я пыталась впихнуть половину шкафа в двадцатидюймовый чемодан. «У европейских авиакомпаний другие ограничения на провоз ручной клади», – со знающим видом заявила Лена.
– А эти?
С нижней полки шкафа я извлекаю свои Вэнсы. Они все расписаны несмываемыми маркерами. Почему-то в средней школе считалось, что исписанные строчками из поп-панковых песен кроссовки – это круто и модно. Словно питчер в софтболе, я замахиваюсь ботинком и со всего маху швыряю его в Лену.