Есть! Нашел. Пойду отнесу.
Протягиваю все женщине в белом халате, сидящей за большим письменным столом. Уточняю, закончилась ли операция, но никакой информации пока нет.
— Вы вещи в пакет сложите, подпишите, чтобы не затерялись. Уверены, что сумку-то оставляете?
— А что, не надо?
— Лучше потом принести, если честно.
Я всматриваюсь в ее хмурое худое лицо, в уставшие, слегка раскрасневшиеся глаза.
Забираю передачку обратно. Действительно. Что-то я погорячился.
Какое-то время стою внутри. Ничего. Хочется головой об стенку побиться. А толку-то.
Я вновь спрашиваю о длительности операций. И снова полирую взглядом циферблат на запястье.
Неутешительно.
Обратно возвращаюсь с поникшими плечами. С каждым шагом напряжение становится еще сильнее. И с каждым — невыносимее.
Слепым взором наталкиваюсь на машину отца и улавливаю, как знакомая фигура выбирается из салона.
— Ну что, сын? Есть новости? — взволнованно интересуется отец. Его встревоженное лицо красноречиво сообщает о том, что отец действительно очень переживает. И главное, примчался же.
— Да уже вот-вот должны закончить. А все никак.
— Подождем, значит, еще. Может, помощь нужна какая-то?
— Да какая уж тут помощь…
— Акрам. Можно поподробнее? Давно вы узнали?
Сто лет мы с отцом так не общались, я не облегчал душу, не рассказывал о том, что действительно беспокоит. В противовес привычному противостоянию и борьбе характеров, наш диалог выходит размеренным, откровенным. С надрывом. Отец слушает участливо, вклинивается изредка, пытаясь не перебивать. Уточняет что-то.
И я отзываюсь: поддерживаю его интерес, отвечаю на вопросы. С осторожностью и непривычкой. Делюсь сокровенным.
Вспоминаю, как меня трясло, когда Зорина сказала, что ей плохо и больно. Как дрожали руки, когда ее забирали врачи.
Таких заветных минут откровенности у нас отцом не было, пожалуй, никогда.
— Ты маме не рассказывал? — спрашиваю отца.
— Нет, никому. Это же твое дело. Раз раньше не поставил нас в известность, значит, так посчитал нужным. Гелена в курсе?
— Конечно! — откликаюсь я с чувством, отец хмурится. — Она помогала, советовала, поддерживала.
— Молодец дочка… — одобрительно кивает отец. — Акрам, матери когда планируешь рассказать?
— Пока не знаю. Я сейчас в себя приду, потом уже.
— Решился, значит… — тихо проговаривает отец. — Женился.
— Да. Я ее люблю.
— Любовь не всегда дарует счастье, сын.
— Ой, да ты-то откуда знаешь, — отмахиваюсь я небрежно.
— А ты считаешь, я никогда не любил?
— Это очевидно. Тебе ли размышлять о счастье в браке.
— Когда любит только один из супругов, а другой — нет, счастья никогда не наступает. Поэтому всегда лучше, когда любят тебя. А ты позволяешь себя любить.
Меня настораживают эти слова. И у меня вырывается непроизвольное:
— Имеешь в виду себя и маму? Она тебя всегда любила, а ты ее — нет, поэтому вы оба несчастны?
— Нет, сын. Тяжело любить женщину, осознавая, что ты ей никогда не был нужен по-настоящему. Но любить так сильно, что жизни без нее нет. И отпустить не готов. И держать рядом бесполезно.
Глава 44
Если до этого момента отца я слушал с некоторым интересом, отмечая в нем странное участие и непривычный отклик, то сейчас вся ценность нашего разговора для меня оказалась утеряна навсегда. Пустышка.
— Ну извини, что твоя семья оказалась не такой, какую ты себе нарисовал. Разве ты не сам в этом виноват?
Отворачиваюсь.
— А причем здесь это?
— При том, что жаловаться уже не надо. Тебя на матери жениться под дулом пистолета никто не заставлял. И разводы все еще не запрещены. Тем более что она просила. Много лет просила. Была бы смелее, давно бы ушла от тебя. И ни я, ни Гелена ее бы не осудили.
— Я тебе не о том сейчас говорю, сын.
— А я о том. И да, я точно понимаю, что конкретно имею в виду. Ты хотел образцовую жену и детей? Но первый блин вышел комом, и у тебя все получилось только со второго раза? Какая жалость, отец.
— Акрам, ты сейчас не прав.
— А ты? А… ну да, — прищелкиваю языком для пущего эффекта, — ты же у нас всегда прав, даже если совершаешь роковые ошибки. Твоя жизнь — твои правила, не отрицаю. Но только мне не нужно толкать свои принципы, ладно? Я не такой, как ты. И не надо говорить, что у нас с Зорей ничего не выйдет. Даже если не сложится потом, я смогу отпустить и не стану додавливать и ломать. Все было в твоих руках. Но ты давно лишился и сострадания, и сочувствия, и уважения нашей семьи. Не отрицаю, мы оба с тобой ошиблись. Но ты свою ошибку возвел в ранг оправданий, а я свою — признал.