«Мне кажется, дела с „Нешиликом“ продвигаются», — сообщил Делаэ. «Дела… с чем?» — удивился Феррер. «С тем самым кораблем, — ответил Делаэ, — ну помните шхуну с инуитскими раритетами? Мне удалось найти верных информаторов». — «Ах, да», — рассеянно откликнулся Феррер, прислушиваясь к дребезжанию дверного колокольчика. «Внимание, — шепнул он, — к нам гости. Сам Репара!»
Этого господина — Репара — они знают давно. Он заколачивает безумные деньги на сделках, которые ему безумно скучны, — да и с чего веселиться, имея на руках всемирную монополию «Смартекса»?! Единственные отрадные мгновения его жизни — покупка предметов искусства. Притом он любит, чтобы ему давали советы, разъясняли тенденции, представляли художников. Однажды в воскресенье Феррер повез его в мастерскую некоего художника по металлу, близ Монтрейльских ворот, и Репара, покидавший свой VII округ лишь для того, чтобы перелететь Атлантический океан в личном реактивном самолете, пришел в дикий восторг, проехавшись по XI. «Ах, какая архитектура, какое экзотическое население! Просто невероятно! С каким удовольствием я бы ездил сюда с вами каждое воскресенье! Потрясающе!» Да, этот денек для Репара прошел не зря. Однако раскачивается он всегда долгонько. Вот и теперь он нерешительно бродит перед большим, ярко-желтым и довольно дорогим акриловым шедевром Мартынова, — то подойдет, то отступит, то опять придвинется и т. д. «Смотрите, как я его сейчас обработаю, — шепнул Феррер Делаэ. — Пойду поспорю с ним, клиенты это обожают!»
«Итак, — спросил он, подходя к картине, — я вижу, вам приглянулся этот Мартынов?» — «В нем что-то есть, — отвечал Репара. — Что-то эдакое… Он мне кажется… как бы это сказать…». — «Я вас понимаю, — сказал Феррер. — Я вас отлично понимаю. Но, честно говоря, это не лучшая его работа в данной серии (вы же знаете, что это его серия), а, кроме того, она явно не закончена. Я уж не говорю (но это между нами!), что Мартынов нынче дороговат». — «Верно, верно, — подхватил Репара, — я и сам вижу, что с этим желтым что-то не так». — «Конечно, — продолжал Феррер, — картина недурна, слов нет. Но для своего уровня дороговата. На вашем месте я бы лучше поинтересовался этим». И он указал ему нечто, составленное из четырех алюминиевых квадратов, выкрашенных в светло-зеленый цвет; сооружение притулилось в углу галереи. «Вот интересная вещь. Скоро сильно поднимется в цене, а пока еще вполне доступна. И потом, смотрите, какая она светлая, ясная, разве нет? Она понятна. Она радует глаз!»
«Ну… не знаю… — сказал глава „Смартекса“. — То есть, я лично ничего особенного в ней не вижу». — «На первый взгляд, она действительно не производит впечатления, — согласился Феррер. — Но, по крайней мере, когда вы вернетесь домой и увидите это у себя на стене, на вашу душу снизойдет покой. Тут есть нечто умиротворяющее». — «Ладно, я подумаю, — пробормотал Репара, отступая к двери. — Зайду к вам на днях с женой». «И зайдет, подтвердил Феррер, обращаясь к Делаэ, — вот увидите, зайдет — и наверняка купит Мартынова. С клиентом нужно иногда поспорить. Это создает у него уверенность, что он сам разбирается в искусстве. Ага, вот и еще один гость!»
Сорок восемь лет, крошечная эспаньолка на подбородке, бархатная блуза и улыбка — так выглядел Гурдель, художник, с которым Феррер работал вот уже десять лет. Он держал под мышкой картину, старательно упакованную в крафт, он пришел за новостями.
«Дела неважнецкие, — устало сказал ему Феррер. — Помнишь Байяна, который взял одну твою картину? Так вот, он мне ее вернул, эту картину, он ее больше не хочет, мне пришлось ее забрать. Потом был еще такой Курджан, он тоже собирался купить что-нибудь из твоего. Ну так вот, он раздумал, он предпочел картину какого-то американца. А за твою пару больших холстов, выставленных на продажу, дали сущие гроши; в общем, далеко не блестяще». — «Ладно, — сказал Гурдель, улыбаясь уже не так ослепительно и разворачивая картину, — я принес тебе вот это».
«Откровенно говоря, здесь есть доля и твоей вины, — продолжал Феррер, даже не взглянув на холст. — Ты сам испортил дело, когда перешел от абстракции к изобразительности; мне пришлось полностью менять стратегию продажи твоих полотен. Сам знаешь, какие возникают проблемы, когда художник то и дело меняет манеру; люди ждут от него привычных вывертов, а ты их разочаровываешь. Пойми, у нас ведь все кругом объярлычено, мне гораздо легче продвигать художника, который не делает резких движений, иначе это катастрофа. Рынок искусства — вещь хрупкая. Да что я тебе говорю, ты и сам все понимаешь. Словом, эту я у тебя не возьму, дай мне сначала сбыть все остальное».