Когда уже Гром-баба упала на колени и смачно выблевала недавно съеденное, я кивнул Слепому. А после, еще больше выпустив шипы и приготовясь применить их в самое ближайшее время, поднял автомат и вошел внутрь, крикнув напоследок.
– Остальные пока здесь.
Запах дерьма и мочи стал не просто сильнее, казалось, из него попросту и состоял дом. Я откашлялся, чтобы как-то погасить приступы тошноты, и шагнул вперед. Под ногой скрипнула половица и вторя ей, зашелестели тихие голоса, словно доносящиеся с того света. Крохотную комнатку-кухню со старой печкой я проскочил быстро и вскоре обнаружил источник звука.
Их было девять человек. Хотя людей ли? Голые мужчины и женщины, с плотными повязками на глазах, крепко привязанные по рукам к длинной самодельной батарее, идущей по всей огромной комнате. Больше всего они походили не бесплотные тени – истощенные, испуганные, словно стесняющиеся собственного существование.
Я смотрел на эти израненные, явно подвергнувшиеся пыткам тела, перемазанные своим же дерьмом, и мне становилось не по себе. Мы, конечно, и сами не ангелы. Но какими надо быть нелюдями, чтобы сотворить такое?
Тюремщики или те, кто присматривал за пленными, тоже были здесь. Правда, судя по кристаллам, лежащим на телах, свое они уже отвоевали. Тот, что неумело стрелял, сейчас отдыхал, прошитый десятками игл, возле окна. Незадачливый пиромант с размозженной головой валялся на входе. Знатно его Громуша приложила.
Что меня напрягло больше всего, обороняющиеся были подростками. Лет тринадцати, не старше – нескладные, только начавшиеся формироваться фигуры, тонкий пушок над губой, усеянные прыщами лица. Тот, который огнем управлял, и вовсе весь в угрях. Мальчишки, мальчишки…
– Шипаштый, да что же это такое делаетшя? – дрожащим голосом спросил у меня старик.
Будто я мог ответить на этот вопрос. Мы видели многое: и зэков, и людоедов, и валькирий, но даже на меня человеческая жестокость здесь, в Городе, вызвала неоднозначные чувства. Такое ощущение, что мы стали участниками соревнования по свирепости, о правилах которого знают все, кроме нас. А ведь все, кто оказался тут, по большей части гражданские люди. Тех, с кем мы утром здороваемся на лестничной площадке и сталкиваемся в магазинах.
Я приблизился к ближайшей «тени». Некогда корпулентному человеку с весьма внушительным авторитетом, заработанном на пиве и вкусных закусках. Теперь от большого живота остались лишь складки на коже и груди, а сам мужичок превратился в суповой набор. Жесткая у него, конечно, диета. И радикальная. Я только коснулся его головы, даже не успел повязку снять, как тот заверещал, подобно пойманному зайцу. Рука отдернулась сама собой, а Слепой неосознанно выпустил иглы еще дальше. Даже меня чуть не ранил.
– Нет, не меня, пожалуйста, не меня, – лепетал похудевший. – Не меня. Нет! Не меня!
Он орал, повторяя это «не меня» минуты полторы, после чего затих, изредка всхлипывая. Остальные, еще недавно издававшие хоть какие-то звуки, замолчали совсем. Даже двигаться перестали, застыв в тех позах, в которых были, когда услышали крик похудевшего.
– Меня зовут Шипастый, – пытаясь говорить ровным голосом, сказал я. – Мы вас всех освободим. Расскажите, что здесь случилось?
И снова тишина, будто со стеной разговариваю. Пленники даже не шелохнулись. Я попытался подойти к немолодой женщине, с длинным сальными волосами, обломанными ногтями и растяжками на обвисших боках, но получил похожую реакцию. Та стала сучить ногами и извиваться, словно я хотел как минимум надругаться над ней. А как максимум…
– Пойдем, Слепой.
Как только старик оказался снаружи, его затрясло. Гром к тому момент уже закончила очищать желудок и теперь просто отплевывалась. Мне впервые за много лет захотелось курить. Одну сигарету за другой. Вместо этого я достал бутылку и жадно сделал несколько глотков.
Зря, конечно, поторопился, потому что сразу же закашлялся. Даже родимая водка не на благо пошла.
– Что там, дядя Шип? – испуганно спросил Крыл.
В ответ я лишь помотал головой. Мол, не сейчас.
– Я прошто не понимаю, не понимаю, – чуть не плакал старик. – Богородица-заштупница…
Он стал бормотать еще что-то, но тихо и неразборчиво. Признаться, я его и не слушал, слишком сильно оказался погруженный в свои мысли. Думал недолго, потому что для меня все было очевидно.