Меня всегда интересовало, почему Бруно просто не выставил Колманна за порог, почему не отобрал у него деньги, оставленные отцом, почему не ограничил к себе доступ. Однажды я задал пару подобных вопросов своему «другу», и он ответил весьма неожиданно для своей бунтарской персоны. Бруно сказал, что не может так поступить. Он не любит Томаса, этот парень вообще вызывает в нем только отвращение и ничего больше, но он не может оставить его одного. Не может предать и подвести отца. Никак и ни в коем случае. Я был удивлен такому чистосердечному признанию. Я всегда считал, что Бруно никого не уважает, что он презирает всех, и выше и ниже его стоящих. Но оказалось, что нет. В нем еще есть что-то хорошее, что-то светлое, то, что не съела тьма и то, что, возможно, когда-то заставит его одуматься.
Я не понимаю Томаса. Мне приходилось пересекаться с ним пару раз до «того» случая и, честно признаться, каждый раз, когда я начинал говорить с ним, меня с ног до головы охватывало чувство непомерной жалости. Он работал тогда на Бруно, был его личным помощником: делал всякую чепуху. Конечно, Бруно специально назначил своего братца на эту несуществующую должность, чтобы давать ему самые абсурдные поручения. Однажды, поздним вечером сидя у Кавалли в гостях и обсуждая с ним новости из мира политики, я стал свидетелем следующей сцены. В комнату, в которой мы находились, запыхавшись, вбежал Томас. Он был весь мокрый, грязный, на правой щеке у него была огромная ссадина, из которой сочилась кровь. В правой руке Томас держал ведро, а в левой – удочку. Пока я рассматривал это «чудо», Бруно поднялся с кресла и подошел к своему единокровному брату. Какое-то время я совершенно выпал из реальности: таким удивительным явлением мне показался появившийся молодой человек. Из состояния ступора меня вывел звук хлопка. Это был Бруно. Кавалли ударил несчастного парня по лицу. Дал ему унизительную пощечину. Я скривился, мне было неловко от того, что я стал свидетелем всей этой мерзкой ситуации. Я взглянул на Томаса и увидел в его глазах такую боль, такое отчаяние и разочарование, что мне стало не по себе. Этот взгляд я никогда не забуду. Взгляд человека, которого морально избили, из которого вырвали сердце, растоптали его и бросили на съедение свиньям. Было жутко, но это было только начало. Бруно стал смеяться. Громко, искренне. Он смеялся долго, и я думал, что он никогда не перестанет. Как же жутко мне было в тот момент. Этот смех произвел на меня даже большее впечатление, чем пощечина. Почему он смеялся? Ему было смешно. Смешно, пока другому было больно.
Однако стоит уточнить тот факт, что Бруно в тот вечер был до ужаса пьян. Он выпил в одиночку целую бутылку рома и еле держался на ногах. Впоследствии, он жалел о том, что сделал и просил прощение у своего брата. Просил искренне. Впрочем, мне так показалось. Да, я наблюдал ту сцену раскаяния, и она оставила довольно приятный осадок. Я увидел Бруно с другой стороны, но, честно признаться, не стал относиться к нему лучше.
Однако, что за поручение было дано в тот вечер Томасу, и почему он вернулся грязный, мокрый, с ведром и удочкой в руках? Все просто. Точнее, безусловно, непросто, если ты не знаешь Бруно. Но если ты в курсе, как работает его мозг, если он вообще есть у этого человека, как работает его воображение и что выдает порой его фантазия, то все «элементарно, Ватсон». В тот день, часов в семь вечера, Бруно резко захотел рыбу. Жил он тогда в своем загородном доме, на юге Италии. Дом этот был действительно хорош. Я и сам о таком всегда мечтал. И, наверное, мечтаю до сих пор. Он не был очередной бездушной роскошной виллой, напичканной бесполезной и дорогой мебелью, сделанной без какого-либо вкуса, с бассейном и внутренним двором, размером с мою квартиру в Ржевке. Это был небольшой дом, очень аккуратный и не предназначенный для шумных вечеринок. Фасад дома был отделан кирпичом нежно-кремового цвета, к которому очень подходила черепичная кровля светло-коричневого оттенка. Арочные окна с рамами, сделанными под дерево, придавали коттеджу особый, средиземноморский вид. Со второго этажа можно было выйти на кованый балкон, утопающий в цветах, и насладиться последним лучиком уходящего солнца. За домом был небольшой внутренний двор с беседкой, грилем и садом. Да, это было прекрасное место, где я действительно любил находиться. Это была совершенно другая сторона жизни Бруно. Приезжая к нему в гости в этот дачный поселок, я порой не узнавал своего «друга». Мне тяжело верилось, что человек, который только вчера обливался шампанским у себя на яхте, мог сегодня поливать цветы и попивать свежезаваренный чай на балконе. Правда, мне всегда казалось, что в его кружке что-то покрепче чая…