Я воспользовался моментом и приоткрыл дверь пошире. В комнате находились только они двое. Мужчина, которого я преследовал от больницы, стоял у окна. Голова его запрокинулась от хохота. Следующую фразу он, несомненно, произнес по-немецки.
Я выступил из тени и наставил на него люгер. И когда он, все еще усмехаясь, обернулся, выстрелил ему в грудь.
XXVI
19 июля 1944 года
Дорогой отец!
Когда война закончится, я смогу завершить свою работу здесь.
Так хочется домой.
Анри
Я повернулся к Оуэну, продолжая смеяться, и в этот момент меня сразила пуля. «Оуэн тогда попал мне почти в то же место», — подумал я, падая. Пуля пробила портсигар, и мне показалось, что обломки его проникают мне в сердце. Я качнулся назад, к стене и сполз по ней, земная ось перекосилась перед глазами. Все поплыло, но я умудрился моргнуть и на мгновение сфокусировать взгляд.
Мужчина, которого я встретил в Париже и за которым проехал через всю Францию, ворвался в комнату и встал на колени перед Оуэном. Из окна падал свет, и было видно, как отец взял в ладони голову сына, и они прижались друг к другу лбами.
Я просунул руку в карман и взялся за ошейник Герхарда. Я улыбался, при дыхании в груди у меня что-то булькало. Все это очень походило на картину, которую я надеялся запомнить.
XXVII
2 августа 1944 года
Дорогой отец!
Не имеет значения, кем человек себя считает.
Когда идет война, мы все — солдаты. И порой насилия не избежать.
Важно лишь определить, что ты готов защищать.
Не дожидаясь, пока немец упадет, я ворвался в комнату и, подбежав к сыну, привязанному к стулу, опустился перед ним на колени.
— Оуэн. — Оттого, что я произнес это имя, сердце мое чуть не разорвалось. — Machgen i.
Он уставился на меня. Пол-лица закрывала повязка, на месте глаза выделялось желто-бурое пятно. Во втором глазу отразилось изумление.
— Nhad… — В едва слышном шепоте прозвучали надежда, неуверенность и благословение одновременно.
Глаз закрылся, из уголка выкатилась слеза и поползла по разбитому и изуродованному лицу. Я обхватил ладонями голову сына и прижался к его лбу.
Я посадил Оуэна на стуле прямо и вытащил из ботинка нож, чтобы перерезать его путы. У меня перехватило дыхание, когда я увидел изуродованные кисти моего сына. Я взглянул на повязку у него на лице и провал под ней. Несмотря на изодранную и окровавленную одежду, на руку и ногу были наложены чистые бинты.
— Что они сделали с тобой, machgen i? — выдохнул я в потрясении и ужасе.
Я разрядил бы люгер в лежавшее на полу тело, но это было бы слишком бессмысленным поступком.
Убрав пистолет в кобуру, я вздохнул полной грудью, сбросив с себя многолетний тяжкий груз зла. Однако боль и гнев за то, что с ним сотворили, засели у меня в сердце острым ножом.
Оуэн напрягся:
— Северин…
До меня наконец дошло, почему он так кричал, и я взглянул на убитого немца. На губах покойника застыла легкая улыбка.
— С ней все хорошо. И с ней, и с ребенком. Они уже несколько дней в больнице, тут неподалеку.
Оуэн привалился ко мне, уткнувшись лбом в плечо. Когда я крепко обхватил его, он содрогнулся от всхлипа. Мы оба дрожали, и я не мог с точностью сказать, исходила ли дрожь от него или от меня. Но теперь в моих объятиях ему ничто больше не угрожало. Я провел трясущейся рукой по своему лицу. Пальцы стали влажными.
Я бережно взвалил Оуэна себе на плечо и поднялся. С секунду я стоял, приноравливаясь к тяжелой, но желанной ноше. Я надежно держал сына, готовый, если придется, пронести его через всю разрушенную войной страну до самого моря, к вересковым холмам с пасущимися на них стадами овец.
— Пора возвращаться домой.
ЭПИЛОГ
27 августа 1944 года
Дорогой отец!
Не знаю, дойдут ли эти письма до тебя.
Боюсь, что и мне не суждено вернуться домой.
Отец, я люблю тебя.
И я знаю, что, даже когда ты сердился на меня, ты все равно меня любил.
Октябрь 1945 года
Оуэн
Путь домой был нелегким.
В мае Германия капитулировала перед союзниками. Из десяти детей, эвакуированных на нашу ферму из Англии, четверо так и не получили вестей из дома. Пока что, и это продлится столько, сколько понадобится, они — неотъемлемая часть нашей семьи. Моя дочь стала пятой из детей Гравеноров: Айлуид-Шарлотта. В честь мамы, которая запомнилась мне теплыми руками и мягкой улыбкой. И в честь женщины, которая помогала отцу в поисках меня.