– Что же это такое получается? – продолжал возмущаться Перуджи. – В Лувре переломались все замки! Если так будет продолжаться и дальше, так воры вынесут из музея все картины! Как только сделаете замок, так обязательно доложите об этом главному хранителю, – распорядился Перуджи, сунув открученную ручку в карман.
– Слушаюсь, месье, – охотно отозвался слесарь.
Без суеты, как и подобает человеку, обремененному ответственностью и занятому, Винченцио Перуджи направился во «Дворик Сфинкса». Подле огромных египетских скульптур, установленных друг за другом, будто бы по ранжиру, он остановился только для того, чтобы покомпактнее упаковать картину и аккуратнее перевязать пакет. Далее следовал «Дворик Висконти». Опять повезло, – за время пути в демонстрационном зале ему встретился только один человек, которого он едва знал, – кивнув издалека, он заторопился по залу прямиком к запасному выходу.
Открыв дверь, Винченцио Перуджи увидел декораторов, укрепляющих над входной аркой королевский герб. Одного из них, веселого парня по имени Габриэль, он знал весьма хорошо. В прошлом месяце они весело провели ночку в обществе двух модисток из соседнего ателье. Перегнувшись через перила, тот устанавливал под герб подпорки. Теперь можно быть уверенным, что музейный символ не свалится на головы незадачливых посетителей.
До Луврской набережной оставалось всего-то несколько десятков шагов. Винченцио прошел в туалет, снял с плеч халат и сунул его в сумку, которую повесил на крючок. После чего обмотал вокруг талии картину и вышел с пустыми руками во двор.
Впереди, выкрашенная зеброй, стояла будка сторожа со шлагбаумом, загораживающим узкий проход. Сторожил здесь Питер, недоверчивый, хмурого вида мужчина лет сорока. Обычно он всегда стоял у входа, пристально всматриваясь в каждого выходящего, не забывая заглядывать в сумки, – главное препятствие, которое следовало преодолеть. Однако сейчас его не было. Инструкции строжайше запрещали сторожам покидать рабочее место, должно произойти нечто чрезвычайное, ради чего Питер может бросить свой пост, – например, могла закончиться вода для кофе, до которого он был весьма охоч, а ближайший кран с водой находился в здании Лувра.
Стараясь не привлекать к себе внимания, Перуджи миновал шлагбаум и направился к пролетке, стоявшей на набережной.
– Я не опоздал? – спросил он у извозчика, устраиваясь в кресле.
– Нет, месье, вы вовремя. Куда вас отвезти? – приподнял вожжи извозчик.
– Вот что, любезнейший, давай поезжай на площадь Согласия, – расслабляясь, произнес Перуджи.
Все самое страшное оставалось позади. Стараясь не помять холст, завернутый вокруг туловища, Винченцио откинулся на кожаное кресло. Хотелось верить, что самое скверное осталось позади.
– Месье, вы выглядите так, как будто что-то украли.
– С чего ты взял? – буркнул Перуджи, подозрительно взглянув на возчика.
– Просто я понимаю в этом толк. Но, пошла! – поторопил гасконец лошадь.
Глава 2
Заманчивое предложение
1499 ГОД. ФЛОРЕНЦИЯ
За прошедшие восемнадцать лет Флоренция практически не изменилась. Хотя сам Леонардо был не тот, что прежде: уезжал из города молодым художником, не сумевшим заслужить места при дворе Великолепного Лоренцо Медичи, а вернулся в Тоскану всеми признанный мастер, слава которого уже давно перешагнула границы Италии.
За плечами Леонардо да Винчи была «Тайная вечеря», написанная на стене трапезной монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, считавшаяся лучшей из того, что было создано художниками на религиозную тему. В короткий срок слава о его творении распространилась по всему Апеннинскому полуострову, и к монастырю потянулись паломники и страждущие. У каждого, кто смотрел на картину, всматриваясь в лица апостолов, наполненные противоречивыми эмоциями, невольно возникало ощущение, что он становится свидетелем трудного разговора Христа со своими учениками.
Кисти Леонардо да Винчи принадлежала картина «Мона Лиза в скалах», заставившая склониться перед его могучим талантом великого Кватроченто. А ангел на картине «Крещение Христа» заставил отказаться от рисования его учителя Андреа дель Верроккьо. Остановив на нем свой взгляд, всегда сдержанный маэстро, стараясь не встретиться взглядом с учеником, вошедшим в творческую мощь, в эмоциональном порыве произнес:
– Теперь я никогда не сумею взяться за кисть… Потому что мне не удастся нарисовать ничего лучше этого ангела.