Я расстроенно уселся в кресло. Сладостей больше не было...
Девушка взялась за разбитые и начала грустно сопеть. Делала она это так расстроено, что я, вопреки здравому смыслу, почувствовал неведомое доселе чувство — стыд.
Колдунья начала складывать осколки. Я неловко подошёл к ней и сказал:
— Хочешь, я принесу тебя пряников...
— Да какие тут к чёрту пряники! — дама с трудом сдержала слёзы. — У этой тарелочки были сёстры, братья, а я взяла и разбила их бедную семью! Я убийца!
— ...
Глава 25
Порой мне кажется, что женщины слишком удивительные создания, чтобы и вправду существовать во вселенной. Они могут одновременно радовать и раздражать, могут вызывать острое чувство обоюдной непереносимости, а могут и вовсе — рассмешить.
Я хохотал до упаду. Истеричный смех настолько захватил моё тело, что оно скрючилось, как у младенца, и стало походить на что-то весьма жуткое.
Сначала дама смотрела на мои судороги с выражением полнейшего непонимания, а после — даже с обидой. Щёки её надулись, как у хомяка, лицо нахмурилось, руки сложились одна на другую и еле сдерживались, чтобы не схватить меня за зелёные патлы.
— Ох... — я принялся утирать градом набежавшие слёзы. — Говоришь, ты убийца?
— Мгм. — надутая добрячка безутешно закивала.
Я подошёл к ней, сел на корточки и взялся за осколки.
— Смотри, некромант оживляет их! — я поднял рабочую руку и подвесил осколки в воздухе. Спустя секунду они начали складываться обратно в тарелки.
Вскоре перед нами предстал полностью целый сервиз. Дама посмотрела на него, пощупала рукой, словно не веря, что такое может быть, и затем радостно сложила тарелки обратно на полки, напевая песенку.
«И зачем я это сделал... Разве такая фурия заслужила хорошее к себе отношение?»
Сложив тарелки, Маргарита присела на диван и прошептала что-то на подобие «спасибо».
— Что-что? Кажется, я не расслышал.
— То-то и слышал, глухой! — дама фыркнула. В профиль её лицо выглядело ещё лу... Никак оно не выглядело, ведь её лицо меня ничуть не интересовало. И точка. Жирная такая, с кляксой.
Я уселся напротив и принялся ожесточённо пялиться в потолок — на нём имелись дивные вензеля. Самое то для времяпровождения... Кого я обманываю.
— Эй, Мар... — ещё ни разу за время нашего знакомства я не обращался к графине по имени. Это несколько смущало. — Мар... Мур... Ав...
— Что? Гав-гав? — женщина оскалилась. Её клыки вызвали у меня вынуждение лицевое побеление.
— Не смешно. — я повернулся к хищнице спиной.
На стене висела картина, изображающая женщин в купальниках. В её углу чернела надпись: «Италия. 1759».
— Это после третьего курса. — послышалось за моей спиной. — Мы тогда знатно напились...
Я печально вздохнул.
— Если ли в вашей компании занятия, никак не связанные с алкоголем?
— Дай подумать... Хм, пожалуй, что и нет. — весело заключила собеседница. — А разве это плохо?
— Нет, что ты, — заговорил я с такой приторной интонацией, что даже дурак бы понял, что я жутко иронизирую. — Чем же ещё можно заниматься, кроме распития алкоголя? Изучением алгебры, физики, геометрии, иностранных языков? Вот глупость. Так нормальные люди не делают.
Дама недолго искала подходящий ответ, и вскоре самое ожидаемое утверждение слетело с её саркастичных уст:
— Ну да, нормальные люди все как один курят траву, и все это знают.
— Ну... Ты показываешь мне язык? — я резко развернулся, и дама быстро спрятала язычок на место.
— И вовсе нет. И вообще, откуда ты узнал? — проказница села по-турецки и в ожидании сложила руки на выдающейся грудной клетке.
— Императоры чувствуют, когда люди что-то показывают у них за спиной. Это умение спасает их от глумливых поданных... А вообще, сбоку от картины висит зеркало. Видишь? — я указал на предмет декора.
Девушка прыснула от смеха.
— Слушай, а чего у вас, императоров, ещё есть интересного?.. — и тут же резко оборвалась, словно постыдилась своего поведения. — Ну так, к слову. Убьём время, пока не придёт Джулия. А вообще ладно, не надо, это лишнее...
— Каждое утро я просыпаюсь в огромной башне. — заговорил я, перебив женское лепетание. — Подо мной лучший матрас, какой только можно себе представить. Я встаю, и мне в ноги сразу кидается десяток слуг. Они вносят одежды. Я зарываюсь в красный халат, весь расшитый золотом, и выхожу на балкон... На балкон... — горло ненадолго свело. — А там, на площади, тысячи людей. Они знают, в какое время я подымаюсь с постели, знают, что я просто обожаю, когда мне кричат здравицы, и поэтому орут их во всё горло и кидают на забор, ограждающий дворец от остального мира, цветы. Самые разные. Начиная от южных и заканчивая северными. А потом... Потом я вхожу в тронный зал. Все присутствующие становятся на колени. Я в гордом молчании сажусь на трон и начинаю принимать многочисленных просителей. Раньше я думал, что это очень надоедает, но сейчас и по этому скучаю...