Но я знал, что это очень важно. Отец всегда твердил мне, что я должен стать хорошим бегуном и брать призы, как это делал он в свое время. Однако теперь я не смогу завоевывать призы, пока не выздоровлю, а это вряд ли произойдет до пикника.
Не желая огорчать отца, я сказал ему:
— Ничего! Наверно, я бы опять оглянулся назад.
Я был самым маленьким и самым юным участником состязаний по бегу на нашем ежегодном школьном пикнике, и устроители обычно принимали все меры, чтобы я пришел к финишу раньше моих более рослых старших соперников. Мне всегда давали на старте фору, хотя я, по правде говоря, не нуждался в этом преимуществе: я отлично бегал тогда, когда в этом не было особой надобности, но, поскольку я ни разу еще не выигрывал на соревнованиях, все старались помочь мне одержать победу.
Отец записывал меня на эти состязания с большой надеждой на успех. Накануне прошлогоднего пикника, когда я еще мог бегать, как другие мальчики, он подробно объяснил, что мне надлежит делать после выстрела из пистолета. Я с таким увлечением слушал его советы, что за завтраком он сказал:
— Сегодня Алан придет первым.
Для меня это было прорицанием оракула. Раз папа сказал, что я сегодня окажусь победителем, — значит, так оно и будет. Непременно будет. После завтрака, пока шли приготовления к отъезду, я стоял у калитки и сообщал о моей предстоящей победе всем, кто проезжал мимо нашего дома.
Пикник устраивался на берегу реки Тураллы, в трех милях от нас, — в тот раз отец отвез нас туда в бричке. Я сидел с матерью и отцом впереди, а Мэри и Джейн — сзади лицом друг к другу.
Фермеры и жители зарослей, отправляясь на пикник, считали эту поездку прекрасным поводом продемонстрировать качества своих лошадей, и на протяжении всех трех миль, отделявших поселок от реки, колеса экипажей вертелись с неистовой быстротой, а камешки так и летели из-под копыт; каждый старался обогнать соперника, к вящей славе своего коня.
К реке вело шоссе, но вдоль него по лугу шла дорога, проложенная теми, кто хотел испытать своих лошадей, По мягкой земле тянулись три темные полосы — колеи от колес и глубокая рытвина, выбитая конскими копытами. Эта дорога извивалась между пнями, огибала болотца, петляла между деревьями и, дойдя до глубокой канавы, опять возвращалась на шоссе. Впрочем, ненадолго. Как только препятствие оставалось позади, дорога снова, извиваясь, бежала по лугу, пока наконец не исчезала за холмом.
Отец всегда ездил по этой дороге, и наша бричка, к моему восхищению, подскакивала и подпрыгивала на ухабах, когда отец слегка «поглаживал» кнутом Принца.
Наш Принц — горбоносый гнедой жеребец — по словам отца, мог скакать как ошпаренный. У него был широкий шаг, широкие копыта, и на ходу он часто «засекался» — задние подковы с лязгом ударялись о передние.
Мне нравился этот лязг потому же, почему мне нравилось, как скрипят мои сапоги. Сапоги со скрипом доказывали, что я взрослый, лязгающие подковы Принца доказывали, что он умеет показать класс. Отцу, однако, эта привычка Принца не нравилась, и, чтобы отучить от нее, он даже поставил ему на передние ноги подковы потяжелее.
Когда Принц сворачивал на луговую дорогу и чувствовал, что вожжи натянулись (отец называл это «собрать лошадь»), он прижимал уши, поджимал круп и начинал выбрасывать вперед свои могучие ноги быстрыми, легкими движениями, в такт которым заводили свою песню колеса брички.
И меня тоже охватывало желание петь: я любил, когда ветер кусал мне лицо, когда брызги грязи и гравий, вылетавшие из-под копыт, ударяли меня по щекам. Какое лее это было наслаждение!
Я любил смотреть, как крепко натягивает отец вожжи в, то время, как наша бричка проносится мимо других повозок и двуколок, на которых его приятели подергивают вожжами и размахивают кнутом, стараясь выжать из своих лошадей все, что можно.
— Гоп, гоп! — кричал отец, и этот возглас, то и дело звучавший, когда он объезжал лошадей, обладал такой властью, что любая лошадь, заслышав его, стремительно бросалась вперед.
И вот теперь, когда я с ногами, укутанными пледом, сидел на солнышке и смотрел, как отец смазывает бричку, я вспоминал, как ровно год назад отец победил Макферсона, обогнав его в «состязании на две мили».
Отец почему-то никогда не оглядывался на своих соперников. Взгляд его был устремлен вперед — на дорогу, — и улыбка не сходила с его лица.
— Неудачно подпрыгнешь на ухабе — вот и проиграл ярд, — говаривал он.
Я же всегда оглядывался. Какое это было удовольствие — видеть рядом с собой, у колеса нашей брички, голову могучей лошади, ее раздувающиеся ноздри, хлопья пены, срывающиеся с ее губ.