Тут он заметил Мика, который, откинувшись на подушку, наблюдал за ним.
– День добрый, – сказал он.
– Здорово, – ответил Мик. – Что, допился до чертиков?
– Это верно, – ответил пьяный. – Сколько в этом заведении берут за ночь?
– Все бесплатно, – сказал Мик. – Будешь как сыр в масле кататься.
Пьяница что-то проворчал. У него были полные, дряблые щеки, обросшие седой щетиной. Кожа вокруг глаз опухла и казалась воспаленной, как будто он много плакал. Нос у него был крупный и мясистый, изрытый глубокими, темными порами, в которых будто прятались корни волос.
– Ты мне кажешься знакомым, – обратился он к Мику. – Бывал когда-нибудь в Милдьюре? Или в Оверфлоу, Пиангиле, Бурке?..
– Нет. – Мик вынул из тумбочки папиросу. – Никогда там не бывал.
– Ну, тогда я тебя не знаю.
Он сидел, уставившись перед собой, а руки его бесцельно шарили по покрывалу. Вдруг он прошептал:
– Что это там такое? Смотри! Возле стены! Оно двигается!
– Это стул, – глянув в ту сторону, сказал Мик.
Пьянчуга поспешно лег и натянул одеяло на голову. Вся постель под ним дрожала.
Увидев это, я тоже лег и спрятался под одеялом.
– Эй! – услышал я голос Макдональда. Я не шевелился. – Эй, Алан!
Я высунулся из-под одеяла и посмотрел на него.
– Не бойся, – успокоил он меня. – Парень просто надрался, и теперь у него белая горячка.
– А что это? – чуть дрожащим голосом спросил я.
– Слишком много выпил, вот ему и мерещится невесть что. Завтра он придет в себя.
Но я никак не мог уснуть, и когда пришла ночная сиделка, я сел на постели и наблюдал, как она обходит палату.
– Сестра, пойдите сюда, – позвал ее пьяный. – Хочу вам кое-что показать. Поднесите-ка свечу.
Она подошла к его кровати, высоко подняв светильник, чтобы лучше видеть. Пьяница откинул одеяло и плотно прижал палец к голому бедру.
– Смотрите! Я его поймал. Смотрите!
Он приподнял палец. Медсестра наклонилась, и фонарь ярко осветил ее лицо. Она нетерпеливо махнула рукой.
– Это бородавка. Спите.
– Никакая это не бородавка. Посмотрите, оно двигается.
– Спите, – сказал она, дружелюбно похлопав его по плечу.
Она укрыла его одеялом. Ее хладнокровие и безмятежность успокоили меня. Вскоре я заснул.
На следующее утро, еще толком не проснувшись, я лежал и думал о яйцах у себя в тумбочке. Вчера я пересчитал их, но сейчас, спросонья, никак не мог вспомнить, сколько их там.
Завтрак в больнице ели без всякого удовольствия.
– Ешь только для того, чтобы не помереть с голоду, – объяснял Ангус новичку. – Иначе никак себя не заставишь.
На завтрак обычно давали тарелку каши и два небольших куска хлеба с тоненьким слоем масла. Те, кто мог позволить себе купить яйца, или те, кому их передавали державшие кур друзья или родные, хранили у себя в тумбочке запас яиц. Эти яйца они берегли как зеницу ока и очень беспокоились, когда запас подходил к концу и оставалось всего одна-две штуки.
– У меня яйца кончаются, – говорили они, с мрачным видом заглядывая к себе в тумбочку.
Каждое утро по палате проходила сиделка с миской в руках.
– Давайте яйца. Кому приготовить яйца на завтрак?
Едва заслышав ее голос, больные торопливо садились и тянулись к своим тумбочкам: кто-то медленно, кривясь от боли, другие – мучительно преодолевая слабость. Приоткрыв ящики, они доставали коричневые бумажные пакеты или картонные коробки, в которых лежали яйца. Прежде чем вручить их сиделке, они писали на скорлупе свои имена, а потом усаживались в постели и в сером утреннем свете, нахохлившись, словно печальные птицы в гнездах, пересчитывали оставшиеся яйца.
Подписывать яйца было необходимо, поскольку из-за них нередко возникали споры и владельцу крупных коричневых яиц могло достаться яйцо молодки, когда их сваренными приносили обратно. Некоторые из больных очень гордились свежестью своих яиц. Когда им их возвращали, они подозрительно принюхивались и утверждали, что им отдали лежалое яйцо другого больного.
Те, у кого яиц не было, всегда задумчиво и даже с некоторой неприязнью взирали на эту традиционную утреннюю церемонию. Потом они ложились, вздыхали и, охая, жаловались на минувшую ночь. Многие больные делились яйцами с этими несчастными.
– Так, вот три яйца, – говорил Ангус сиделке. – Одно для Тома, одно для Мика, а третье для меня. Я их все надписал. И скажите поварихе, чтобы не варила вкрутую.
Яйца всегда возвращались крутыми. Рюмочки для них не давали, и приходилось держать горячее яйцо в руке, втыкая туда ложку.
Мать присылала мне дюжину яиц в неделю, и я был счастлив, если мог крикнуть соседу по палате: «Том, сегодня утром я положил яйцо и для тебя». Мне нравилось видеть, как при этих моих словах его лицо расплывалось в улыбке. Моя дюжина яиц быстро кончалась, и тогда Ангус каждое утро давал мне одно из своих запасов.