Ее мать была ирландка из Типперери, а отец — немец. Это был мягкий и добрый человек; в Австралию он приехал вместе с немецким оркестром, где он играл на контрабасе. Моя мать, наверно, была похожа на своего отца. У нее были такие же светлые волосы, такое же приятное открытое лицо.
Частые поездки в двуколке зимой, в ветер и дождь, оставили свой след на ее лице, которое не знало косметики — не потому, что она не верила в ее силу, а потому, что у нее на это не хватало денег.
Когда мать подошла к моей кровати, она, должно быть, заметила, что я смущен.
— Я бы тебя поцеловала, — шепнула она мне, — но тут столько людей смотрит на нас… Будем считать, что мы уже поцеловались.
Когда приходил отец, он обычно завладевал разговором, несмотря на все свое умение слушать; но когда меня навещала мать, больше говорил я.
— Ты много яиц принесла? — спросил я. — У нас есть один больной, он бедный, и у него нет яиц. Когда он смотрит на стул, стул движется.
Мать взглянула на пьяницу (рассказывая, я смотрел на него) и ответила:
— Да, я принесла много яиц.
Затем она пошарила в сумке и сказала:
— Я принесла тебе еще кое-что.
С этими словами она достала пакет, перевязанный веревочкой.
— Что это? — прошептал я взволнованно. — Покажи! Нет, я сам разверну. Дай мне.
— Пожалуйста, — подсказала она, отодвигая пакет.
— Пожалуйста, — повторил я, протягивая к нему руку.
— Это тебе прислала миссис Карузерс, — продолжала она. — Мы не разворачивали, и нам всем хочется узнать, что в нем.
— Как, она сама его принесла? — спросил я, положив пакет к себе на колени. — Она входила в дом?
— Она подъехала к воротам, передала его Мэри и сказала, что это для ее маленького больного братца.
Я дернул веревочку, пытаясь ее разорвать. Как и отец, я всегда строил недовольные гримасы, когда должен был задать работу пальцам. Отец всегда гримасничал, открывая перочинный нож. «Это по наследству от матери», — говорил он.
— Господи, что это за рожу ты скорчил? — воскликнула мать. — Ну-ка давай сюда. Я сейчас разрежу. Нет ли у тебя в тумбочке ножа?
— Возьмите в моей, — сказал смотревший на нас Энгус. — Где-то с краю, вот в этом ящике.
Мать нашла нож и разрезала веревочку. Я развернул бумагу, на которой красовалась внушительная надпись: «Господину Алану Маршаллу» — и с волнением стал рассматривать крышку плоского ящика, украшенную изображением ветряных мельниц, тачек, фургонов, сделанных из просверленных металлических полосок. Я приподнял крышку и увидел металлические квадратики и рядом с ними в маленьких отделениях винтики, отвертки, колесики и гаечные ключи. Мне не верилось, что все это — мое.
Подарок произвел на меня огромное впечатление, но то, что его прислала мне миссис Карузерс, казалось просто невероятным.
Можно было почти без преувеличения сказать, что поселок Туралла — это миссис Карузерс. Она построила в нем пресвитерианскую церковь, воскресную школу и добавила флигели к дому священника. Она жертвовала деньги на ежегодные школьные премии. Все фермеры были у нее в долгу. Она была председателем «Отряда надежды», «Библейского общества» и «Лиги австралийских женщин». Ей принадлежали гора Туралла, озеро Туралла и лучшие земли вдоль реки Тураллы. У нее была особая мягкая скамья в церкви и особый молитвенник в кожаном переплете.
Миссис Карузерс знала все церковные гимны и пела их, возводя глаза к небу. Но гимны «Ближе, господь, к тебе» и «Веди нас, ясный светоч» она пела альтом, прижимая подбородок к шее, и тогда казалась хмурой и строгой потому, что ей приходилось брать очень низкие ноты.
Когда священник называл эти гимны, отец обычно бормотал, уставившись в молитвенник: «Ну, сейчас заведет!» — но матери такие реплики не нравились.
— У нее очень хороший голос, — сказала она как-то отцу за воскресным обедом.
— Голос хороший, — сказал отец. — Это я за ней признаю, да только она всегда тащится в хвосте, а у финиша обходит всех нас на полкорпуса. Того и гляди, она себя загонит.
Мистер Карузерс давно умер. При жизни он, как нам говорил отец, всегда против чего-нибудь протестовал. Протестуя, он поднимал пухлую руку и откашливался. Он протестовал против коров, которые паслись у дороги, и против падения нравов. Кроме того, он протестовал против моего отца.
В 1837 году отец мистера Карузерса, представитель какой-то английской компании, прибыл в Мельбурн, а оттуда с караваном повозок, запряженных волами и нагруженных припасами, направился на запад. Говорили, что в сотне с небольшим миль от города, в богатом лесами краю, поселенцев дожидаются прекрасные вулканические земли. Правда, в этих местах туземцы относились к белым враждебно, и, учитывая это, участники экспедиции прихватили с собой ружья.