К этой любви Светланы и Барджеша хорошо подходит одно место из “Доктора Живаго”: “Они любили друг друга не из неизбежности, не “опаленные страстью”, как это ложно изображают. Они любили друг друга потому, что так хотело все кругом: земля под ними, небо над их головами, облака и деревья. Их любовь нравилась окружающим… Незнакомым на улица, выстраивающимся на прогулке далям, комнатам, в которых они селились и встречались. Ах, вот это, это ведь и было главным, что их роднило и объединяло”.
“Только один год” при желании можно рассматривать именно как роман: судьба героя, и в центре ее — большая любовь двух живых людей, мечущихся в поисках духовного и физического выхода из СССР, заселенного тяжелыми, угрюмыми, звероподобными существами — в виде членов КПСС. Причем их портреты — этих неандерталов — Светлана дает бесподобно, без всякого нажима, а так — два штриха и — портрет.
Вот — Косыгин. Этот властитель России, выученик Сталина, малограмотная тупица, “премьер-министр”. Он, конечно, занят высокими государственными делами, он почти вершит судьбы всего мира. Но у этого робота находится время и для того, чтобы вызвать Светлану к себе, в Кремль, в свой, бывший сталинский, кабинет, ибо КГБ доносит о любви Светланы и Барджеша и о желании их зарегистрировать свой брак. Партголовка в волнении.
“Косыгина я никогда не видела раньше и не говорила с ним. Его лицо не внушает оптимизма. Он встал, подал мне вялую, влажную руку и немного скривил рот вместо улыбки. Ему было трудно начать, а я вообще не представляла себе, как этот человек говорит.
— Ну, как вы живете? — наконец мучительно начал он, — как у вас материально?”
Косыгин, конечно, был вполне искренен, начав именно с этого “главного”, с “материально”, он же ведь — “исторический материалист”.
“— Спасибо, у меня все есть, — сказала я, — все хорошо”.
Косыгин и дальше искренне выговаривает, что Светлана “оторвалась от коллектива” и туда ей надо “вернуться”. Но когда Светлана, говоря о Сингхе, естественно называет его “мой муж” — спокойствие изменяет премьеру, и его материалистическое мировоззрение прорывается очень интересно.
“При слове "муж" премьера как бы ударило током, и он вдруг заговорил легко и свободно, с естественным негодованием:
— Что вы надумали? Вы молодая здоровая женщина, спортсменка, неужели вы не могли себе найти здесь, понимаете ли, здорового молодого человека? Зачем вам этот старый, больной индус? Нет, мы все решительно против, решительно против!”
В монологе премьера замечательно все. “Несгибаемый” большевик-ленинец правильно рассматривает “любовную проблему”. Он рассматривает ее животноводчески: молодой бабе нужен здоровый парень. А как же иначе? Это и есть — “любовь пчел трудовых” по формуле “тетки русской проституции генеральши Коллонтай”. Только Александра-то Коллонтай, дочь придворного генерала Мравинского, сея “разумное, вечное”, была, разумеется, значительно тоньше всех этих неандерталов. Но философия любви — от нее, тот же — орвеловский скотный двор. Сложность чувств, духовная и душевная близость людей — не для неандерталов. Жрать, пить, совокупляться, обставлять себя всяческой “роскошью”, а главное — властвовать. Вот философия “наивного материализма” партийцев, это снижение всего до животного, цинического примитива. Любовь каких-то там капиталистических Петрарки и Лауры? Да сам “отец народов”, Сталин — после самоубийства душевно ему не подошедшей жены — прекрасно управлял “всем миром” и жил с своей здоровой, малограмотной, курносой кухаркой “Валечкой”. Конечно, это не Женни фон Вестфален. Никак.
Портреты вельмож, людей “нового класса”, руководителей советского парткапитализма выписаны Светланой с большой изобразительностью. Тут и крупные и поменьше представители этой породы. “Новые баре нового класса — советской аристократии, — выросшей из бывших рабочих и крестьян. У них не было и не могло быть иного эталона власти, чем власть барина, иного идеала, как стать самому барином”. Вот — Суслов, на советской живопырне он самый крупный “марксист”. Бедный Маркс! Светлана идет к нему по тому же делу.