“20 писем” — не книга о Сталине. Это ее так здесь видят, так ее здесь читают. Но я ее не так писала. Для меня важнее всего была — мама и те люди, которые рядом с ней и вместе с ней противостояли злу — и погибали, не выдержав борьбы. О них книга. Иначе незачем было бы ее и писать. Но это — никому не интересно… Хотят читать лишь о Сталине, и как доходят до его “нежных писем” к ребенку — так начинают негодовать… А что вся архитектура “20 писем” ведет к тому, чтобы осудить его и показать весь ужас и беспомощность борьбы с ним — этого никто не желает видеть… Слава Богу, Вы все-таки не приписали мне “адвокатской” роли. В противном случае, мне надо бы ехать жить в Грузию (и наслаждаться там фимиамом), а уж никак не за границу…
Разве это значит, что я “перекладываю всю историческую ответственность на Берию”, как пишут обо мне теперь, как говорит Москва?
Об исторической ответственности я если говорю, то только следующее: “Мы все за всё ответственны”.
А о Берии я пишу больше, чем о других малютах, только потому, что он многие годы был близок к семье; кстати, отчего он “удержался” и шел “наверх” так успешно в течение 25 лет? Не оттого ли, что был хитер? Почему его не убрали?
Для меня лично — они все равны, и один Берия вовсе не служит для меня “incarnation of evil”. О, нет! Все еще с Ленина и Дзержинского пошло: механизм адский был уже тогда запушен. И для этого механизма, машины, системы отец мой только оказался наилучшим инструментом, наравне с Берией и прочими малютами, которые меня в “20 письмах” не интересовали, поскольку “20 писем” — о семье, а к семье близок и причастен был больше других и дольше других — только Берия.
О Берии. О “влиянии на Сталина” говорил еще Бухарин; он знал лучше других. (Он говорил о “благотворном влиянии” Кирова и Горького на него). А “влияние Берии”, о котором я позволила себе написать, — это хитрое влияние человека, знающего “слабую струну” — подозрительность, неверие в доброе начало в человеке, честолюбие, болезненное самолюбие… Он знал это и когда было нужно — играл на этом. Это было, это все знали.
Дедушка и бабушка интересны мне не потому, что они старые большевики (это мне менее всего было важно), а потому, что они — носители неистребимой человечности и силы (которой у мамы не хватило, потому она и не выстояла), — и сила эта добрая и, в конце-концов, она-то и побеждает, хотя и поздно…
О чем заключение книги? Дл вот об этом самом. А старые большевики как социальный организм мне вовсе не нужны; это пусть Е.Гинзбург делает, которая после всего все еще верит в Ленина и в “светлый коммунизм”. Это не для меня, — извините! Для меня это все — бесовщина, пауки в банке, бесконечное кровопролитие — с самого начала, и в оценке Ленина я целиком согласна с Андреем Синявским.
Кстати, говоря (в конце) о “светильниках разума”, погибших в тюрьмах и лагерях, я вовсе не имела в виду одних старых большевиков. Откуда это видно? Там умы светлые погибали, интеллигенция русская, — я о ней печалюсь: почему же искажать?
Быть может, не все в “20 письмах” ясно. Но я люблю не делать выводы: тогда литература превращается в учебник политграмоты. А учебников этих начиталась я уже довольно, и писать еще один, свой, не собираюсь (хотя от меня этого очень хотят и требуют, особенно мои же соотечественники). Если и напишу, (а надо бы), только не в духе политграмоты — кто плохой кто хороший, и кто виноват, что История пошла не туда… Напишу, как могу, — а там пусть читают и сами делают выводы. Опять будут ругать, но кто-то, глядишь, и поймет — как и Вы поняли, в общем, все главное (а детали не имеют значения).
Простите за длинное письмо. Хорошо бы получать Ваш журнал регулярно! Напечатать что-либо свое — Боже упаси! Пока книга 2-я не сложится в голове, и не сяду даже ее писать; и пока не окончу — никуда не дам; начнут искажать и коверкать все кому не лень, еще до опубликования… Надеюсь, Вы понимаете, что все эти installments в “N.Y. Times” и в “Life” не имеют никакого отношения ко мне. Это все пошло по своим законам, абсолютно без моего участия и даже без моего контроля.
Спасибо Вам еще раз. Желаю Вам здоровья и Вашей супруге также.
Искренне Ваша С.Аллилуева.
1 декабря 1967 Bristol, R. 1.
Уважаемый Роман Борисович!
Спасибо Вам за еще одно Ваше теплое письмо. Право, я не чувствую себя здесь одинокой. Очень много милых писем приходит — от русских, от американцев, немцев, англичан. Я изнемогаю от того, что невозможно всем отвечать, кому хотела бы, — так много трогательного и человеческого пишут.