18
Кое-кто из недоброжелателей-остряков в ССП прозвал Федина — “чучелом орла”. Остро. Верно. Никаких орлиных крыльев у Федина не было. Но сие-то для него и было к лучшему. Иначе он не сделал бы такую “широкошумную” советскую карьеру. А лучше всего о Федине сказал Корней Чуковский: “Комиссар собственной безопасности”.
19
Разумеется, я говорю о немцах 2O-x годов. Немцев 80-х годов я не знаю. М.6 немецкий национальный характер изменился за пережитые трагические десятилетия гитлеризма, войны, оккупации. Ведь традиционный русский характер (дореволюционный) после 60 лет ленинизма переделался до неузнаваемости. Конечно, Андрей Дмитриевич Сахаров и сотни других “диссидентов” не в счет. Но homo soveticus существует, и русскости (ее положительных черт) в нем и не ночевало. Взять, к примеру, проф. А.Зиновьева. В интервью газете “Гералд трибюн” он сообщает, что предпочитает Солженицыну Брежнева (убийцу бессчетного числа людей!). Или его же заявление газете “Матэн”, что дай русским хоть все свободы-рассвободы, все равно будут “голосовать за коммунистов”. В опровержение этой советской басни не буду приводить исторические факты, что в 1918 году, несмотря на большевицкую диктатуру, при выборах а Учредительное собрание большевики собрали ничтожное меньшинство голосов, не буду говорить о вооруженном сопротивлении коммунистам — военных, интеллигенции, крестьян, рабочих, — ибо скажут: эк куда хватил! стари на какая! Приведу из недалекого: как во время Второй мировой войны миллионы русских, украинцев, кавказцев “проголосовали ногами — против коммунистов, сдаваясь в плен иль с опасностью для жизни уходя на Запад, куда глаза глядят.
20
Баронесса Берта фон Зуттнер в 1905 г. получила за эту книгу Нобелевскую премию мира.
21
Я рад, что судьба дала мне возможность отплатить Б.В. и В.П. Крымовым за “садовый домик”. Во время войны, когда начался чудовищный “исход” из Парижа, я жил на юге Франции, в Гаскони, с семьей на ферме. Чтобы выехать из Парижа во время “исхода”, властями требовалось “приглашение-вызов” из свободной зоны Франции. И Крымов прислал мне просьбу возможно скорее выслать им “приглашение-вызов”. Я поехал в Нерак (городок Генриха IV), около "которого мы жили, полиция удостоверила мое “приглашение-вызов”, и я его выслал Крымовым. “Приглашением” моим они не воспользовались — перерешили: остались под немцами. Но после войны, когда я был у них в Шату, В.П. меня поблагодарил, сказав: “Это был настоящий дружеский жест”.
22
Когда я рассказал Борису Ивановичу, что Гучков попросил рукопись “Дзержинского”, великий следопыт Николаевский сказал: “Это он для Лиги Обера”. Для Николаевского Лига Обера была немного “контрой”. Для меня нет. Я дал Гучкову рукопись “Дзержинского”.
23
Но сейчас дам только те разговоры, которые так или иначе были “политическими”, а все “человеческое” об И.Г.Церетели пойдет в третьей части трилогии (в “России в Америке”).
24
В своих “Воспоминаниях о февральской революции” (которые И.Г. так и не окончил) об истерике Либера И.Г., разумеется, не пишет. Но пишет, что во время речи Либера Ю.О.Мартов с места крикнул Либеру: “Версалец!” Это было 76 лет тому назад! И теперь такой выкрик (характерный в Совете 1917 г.) представляется совершенно юмористическим. Приклеить социалисту-бундовцу Либеру кличку “версальца” 1871 года, которые под командой генерала Гастона де Галифе подавили (слава Богу!) Парижскую Коммуну, было “немножко несоразмерно”. Впрочем, когда несколько позже Ленин просто выбросил из Совета рабочих депутатов всех меньшевиков с Ю.О.Мартовым во главе, Мартов тоже кричал какие-то “исторические” слова, но они у большевиков истерики не вызвали.
25
Церетели говорил, что в первую встречу этим рассказом Керенский вызвал в нем чувство “презрения” (буквальные слова Церетели. — Р.Г.), ибо он увидел, что “у него все вертится вокруг него самого”. “Ведь у него за душой ничего нет, гроша ломаного, — говорил Церетели. — Он — и ничего больше. Вот у Корнилова была идея, была Россия, за нее он и погиб. А у Керенского — ничего. Паяц”.