- Языком, языком надо! – прохрипел Урхату.
Тэкту нагнулся и начал лизать раны, расправляя содранную кожу. Я присоединился к нему, и тоже стал лизать соленую человеческую и звериную кровь, ощущая во рту резкий металлический привкус.
* * *
Внезапно за деревьями послышались громкие крики, и к выворотню высыпала целая толпа – впереди бежал Карась, за ним мои дядья, братья моего отца Суэго, а за ними все остальные. Толпа тесно окружила мертвого медведя и раненого Урхату.
- Кто убил? – спросил Карась.
- Уоми, - ответил Тэкту. – Урхату был под медведем.
- Ну, ему-то поделом! – воскликнул Карась.
Поднялся всеобщий гомон – перебивая друг друга, нам за пять минут рассказали обо всем. Тут был и коварный заговор, и колдовство Рефы, и постыдная кража кинжала.
Оказывается, вчера, когда Урхату пришел к Пижму, Гарру еще не спал, и слышал, как старики разговаривали. Урхату рассказал, что подсунул Уоми на нары клочек медвежьей шерсти, заколдованный Рефой, и показал украденный из мешка кинжал, а Пижму, смеясь, спрятал его на своих нарах под шкуры. Утром Гарру проснулся, дождался с закрытыми глазами, пока Пижму вышел из дома, схватил кинжал и побежал к хижине Гунды. По дороге он встретил Кунью и на бегу все ей рассказал. Гунда выслушала их обоих, и они все втроем кинулись поднимать людей. Наспех вооружившись, всей толпой мужчины побежали на лыжах по нашим следам.
Карась достал из-за пазухи кинжал и протянул мне:
- Возьми, Уоми, сам убей его.
Взяв кинжал, я посмотрел на Урхату. Он лежал на спине, глядя на меня мутными от боли и потери крови глазами.
- Убей! – прохрипел Урхату, и закрыл глаза – силы быстро оставляли его.
- Нет, Уоми не станет убивать Урхату, - ответил я. – Уоми с ним породнился, он только что лизал его кровь.
Урхату, открыв глаза, с удивлением посмотрел на врага, который не желал ему мстить.
- Отнесем его в Щель, пусть там помирает! – сказал Карась. – Раны от медвежьих когтей не заживают.
Мужчины тихо совещались, как нести. Карась предложил идти к реке, а там он знает дорогу. Сломав несколько молодых деревьев, наскоро сделали носилки, уложили на них тяжелого Урхату и двинулись в обратный путь.
Шествие с носилками медленно направлялось к поселку, когда воздух прорезал женский вопль:
- Уоми несут!
Женщины, конечно, тоже увязались за мужчинами – бежать по укатанному снегу было легко. Впереди всех неслась Кунья, за ней – Гунда и Ная.
Именно вопль Наи и услышали мужчины с носилками. Остановились, поставили носилки на землю, и начались рассказы. Урхату лежал на носилках без сознания, как мертвый.
Между тем, мы с Тэкту, оставшись у берлоги, занялись добычей медвежьих зубов и когтей. Я своим длинным кинжалом отрезал голову медведя, а Тэкту коротким бронзовым ножом – лапы. Справившись с работой, мы положили голову и лапы в мешки, и побежали догонять остальных. Мы уже почти догнали носилки, на которых несли Урхату, когда раздался крик Наи. Мы помчались на лыжах, обгоняя процессию.
- Мать! – закричал я на бегу.
Мне очень хотелось позвать Кунью, но я не решился. Подбежав ко мне, Гунда обняла меня, повторяя:
- Жив, жив! – и вдруг испугалась: - А где Тэкту?
- Он здесь! – ответил брат, ласково ловя ее руки.
- Оба живы! – радостно кричала Гунда, не зная, на кого ей раньше смотреть, и слезы лились из ее глаз.
А я, обнимая мать, жадно смотрел через ее плечо на Кунью, стоявшую рядом, и ловил ее ответный взгляд, но не мог обнять при всех – боялся, что мы с ней и так слишком сильно уклонились от сюжетной линии повести, и это может плохо кончиться. Так и получилось – нас ожидало ужасное испытание, о котором мы покуда не подозревали.
* * *
На следующий день весь Ку-Пио-Су пировал. Медведя на санях притащили в поселок, а таким количеством мяса можно было накормить и вдвое больше людей. Сняв шкуру и освежевав тушу, медведя порезали на куски, которые обжаривали на палках или пекли на углях. В стороне на кострах в больших горшках топилось медвежье сало.
Когда мясо зажарилось, женщины стали громко кричать:
- Есть, есть, есть!
Все население поселка, несмотря на мороз, стало постепенно собираться вокруг костров и приступило к еде.
Пижму не было. Если, по нездоровью или по другой причине, старший не приходил на общее пиршество, ему все равно посылали лучший кусок – таков обычай. Но к Пижму никто не хотел идти – заговор, а особенно воровство, отвратили от него всех в поселке. Наконец, позвали Кунью, вручили ей кусок мяса и приказали отнести деду. Кунья отказывалась, как могла, но старшие женщины ее уговорили, и она пошла.
Я, ничего не подозревая, сидел со всеми вместе у костра, когда вдруг раздались пронзительные крики, и весь народ бросился к хижине Пижму. Я привстал, пытаясь разобрать, что там произошло, и с ужасом увидел Кунью. Ее, по-видимому, безжизненное тело на руках несли к хижине Гунды, Ная поддерживала ее голову. Я вскочил и бросился туда. Когда я добежал, у хижины толпился народ, и все молчали. Расшвыривая людей руками, как солому, я ворвался в хижину. Посередине ярко горел очаг, на нарах лежала Кунья, а рядом с ней суетились Ная и Гунда.