Я говорю, что во всем этом не разбираюсь.
— Эх, Витек, да зря я к Дмитрию Алексеевичу ходил, что ли? Все тебе у отца на аппаратуре покажу. Сможешь.
Когда мы напились чаю и я уже одевался, Юра спросил:
— А чего это ты вчера в гараж зашел?
— Так, — говорю, — просто. Повидаться.
Ничего я ему не сказал. Какая тут дискотека?
На улице Юра догнал меня. Он был в тапках и с помойным ведром.
— Ваньчику своему, — сказал он, — не говори.
Он хлопнул меня по спине и пошел к дому. Отошел немного, обернулся:
— Отцу, слышишь? Отцу тоже не надо.
У нас в среду биология последняя. Выходим из кабинета — Борис Николаевич ждет.
— Вы что думали — поговорили и все? А ну пошли.
В лаборантскую заходим, а там и повернуться нельзя. Одних осциллографов две штуки, ещё приборы какие-то и коробки, коробки.
Физик говорит:
— Вы сюда посмотрите.
И открывает узенькую такую дверь. Я думал — она наглухо заделана, а там маленькая мастерская оказалась. С токарным станком даже.
— Шефы дали, — говорит Борис Николаевич. — Сначала думали — в большие мастерские пойдет, да только я тут из отпуска пришел, и вот — пожалуйста. Ну так что, начнем?
И тут загремело. Ваньчик говорит:
— Ой, я нечаянно.
А у самого глобус в руках. Ободранный такой, пол-Европы нету. Борис Николаевич глобус взял, перед собой поднял.
— Номер первый! Только у нас! Шаровая люстра — цветомузыка под потолком!
Потряс он этот глобус, а там гремит внутри, катается что-то.
— Это же надо, латунную ось сломали.
И вытаскивает оттуда две половинки.
— Так что делать будем? Новую искать или как?
Ваньчик говорит:
— Да ну ее, склеивать ее, что ли? Точно, Витька?
Я эту ось взял, посмотрел.
— Если горелкой, намертво можно спаять.
Физик половинки в карман засунул.
— Мнения ученых разошлись. Будем считать, что работа началась?
И увел нас из мастерской.
Мы с Ваньчиком коробки разбирали. Там чего-чего только не было: транзисторы, конденсаторы, катушенции всякие. У физика ящики как соты. Вот мы две коробки разобрали, за третью взялись — слышим, станок гудит.
— О, — говорит Ваньчик, — посмотреть надо.
И в мастерскую пошел. Ну и я за ним.
Нас, вообще-то, на станке учили работать, какую-то ручку даже вытачивать давали, только из наших, я думаю, никто, как Борис Николаевич, не умеет. Я ещё не сообразил, что он делать собрался, а уже стружка во все стороны летит. Станок-то маленький. Из-за Бориса Николаевича и так ничего не видно, да ещё Ваньчик мельтешит.
— Леха, — говорю, — стой смирно.
А Борис Николаевич нам махнул, чтобы шли своим делом заниматься.
Посидели ещё немного. Борис Николаевич станок выключил, из мастерской выходит.
— Шабаш!
На часы посмотрели, два часа прошло. Он к нам подходит, улыбается, а в руке держит что-то.
— Ну как?
И ту самую ось подает. И ведь все же сделал! Изломы резцом убрал, в обеих половинах отверстия высверлил и шпилькой их соединил. Ваньчик эту ось со всех сторон рассмотрел.
— Ну, — говорит, — вещь…
То свинтит, то развинтит, и так ее повернет и этак. Прямо не налюбуется.
— Что, — говорю, — Леха, это тебе не резисторы раскладывать?
Только это ведь Ваньчик. Сияет, как новый пятак, и ось гладит.
— Это работа, это да!
Перед школой задержались, я у Бориса Николаевича спрашиваю:
— А вы где так научились?
Он шляпу на очки сдвинул и говорит замогильным голосом:
— Многое ведомо мне…
Ваньчик вокруг физика так и ходит, так и ходит.
— Борис Николаевич, научите, а? Ну научите, Борис Николаевич. Нам тоже на труде показывали, скажи, Витька.
Сказал я. Жалко, что ли? У Ваньчика ведь вечно так: вынь ему да положь. Только, по правде, там и без станка работы будь здоров сколько. Борис Николаевич прибор какой-то откроет, а там пылища, ламп не хватает. Он зажмурится: «Ах-ах-ах! Глаза боятся!»
И тащит его к себе на стол.
А с Юрой мы почти неделю не виделись. Обиделся он на меня, что ли? Подумал, что не соглашусь, и обиделся? Или опять их куда-нибудь отправили? Прямо хоть у Ленки спрашивай, соседи как-никак.