Темный все читал по моему лицу.
– Не веришь? А веришь, что я твою девчонку рано или поздно поимею?
Почему я тогда сам его не сбросил?
– Давай, докажи, на что ты способен ради дамы! – Он перенес вторую ногу и встал, держась за перила, лицом к воде. Он выигрывал по очкам, и я тоже перелез через перила. Мы замерли над черной водой в двух метрах друг от друга.
– Ну? Начинаем отсчет? – спросил Темный. Внутри все сжалось, но отступить я не мог. Он правильно сказал: мы в равных условиях.
– А если прыгнем оба? – спросил я.
– Тогда я тоже проиграл, – сказал Темный. – Видишь, ничья в твою пользу!
Он не собирался прыгать! Все это только фарс! Я услышал шаги и оглянулся: за спиной, в полуметре, стояли Кость и Мексиканец. Я понял, что выбора действительно не осталось.
– Итак, отсчет пошел, – объявил Темный. – На счет «три»! Раз!
А может, не так все и страшно? Страшно, конечно, но если упасть «солдатиком», то все шансы есть! Плаваю я неплохо.
– Два!
Нет, слишком страшно. По-моему, никто, прыгнув с такого моста, жив не останется…
– Три!
…Нож соскользнул.
– Черт! – выругался я, глядя на разрезанный почти пополам палец. Не дожидаясь, пока хлынет кровь, я машинально сунул палец под струю воды. Боли я не чувствовал. И, глядя на кристально чистую воду, стекавшую с пальца, вдруг сообразил, что крови-то и нет. И откуда ей взяться, если сердце не бьется? Как же она будет течь?
Я вытащил палец из воды и посмотрел на него. Раны не было! На моих глазах она превратилась в едва заметный шрамик. Да я просто монстр! Может, меня и пули не берут?
– Это не все! – донеслось из текущей струи. – Ты узнал лишь малую часть. Приходи, приди к нам. Ты многое узнаешь…
Голоса звучали, сливаясь с журчанием в единый, сводящий с ума хор. Я протянул руку и закрыл кран. Голоса пропали. Бред какой-то. Голоса… Чьи голоса? Послышалось? Тогда почему я боюсь открыть кран?
Картошки расхотелось. И вообще, с того рокового дня я ничего не ел. Ну да, зачем трупу питаться? Какая ему польза? Смешно, да не очень…
«Итак, что мы имеем? – думал я, отрешенно бредя по ночной улице. – Имеем живого мертвеца, не знающего, как жить дальше. Глупость какая-то…» В ситуации, когда с человеком случается нечто ужасное, он подсознательно ищет того, кто может выслушать, помочь или хотя бы пожалеть. Но кто выслушает? Кто поверит? Мама? Маму я сразу отбросил. Она, как пить дать, упечет в больницу, а там я стану объектом для исследований. Юлька? Юлька впечатлительная, меня не бросит, но обязательно выкинет что-нибудь эдакое, что мужчина просчитать не в состоянии. Что-нибудь из женской логики. Нет, и Юлька отпадает. Остаются друзья. «Кому довериться, – думал я, чувствуя нарастающую горечь. – Кажется, никому. Алекс – трепло, Фил вроде нормальный пацан, но я его плохо знаю. Соваться с такими откровениями… Тут нужен настоящий друг. Может быть, Костя? В последнее время мы сблизились. Вообще, я щепетилен в таких вопросах. Вот так живешь: друзей куча, а коснись проблем, не знаешь, кому довериться…
А может, никому ничего не говорить? Что я, язык за зубами не удержу? Я же не баба! Живи себе, раз живешь. И все. И – никому!»
Слегка приободрясь, я отправился дальше. Люблю гулять по центру. Если бы не машины, заполонившие город и отравлявшие воздух, гулять по Петербургу было бы сплошным наслаждением. Я остановился у булочной, куда помятый жизнью грузчик живо затаскивал поддоны со свежим хлебом, и во всю грудь вдохнул хлебный аромат. И ничего не почувствовал. Никакого запаха. Что такое? Я вновь принюхался: ничего. Как будто грузчик носил не румяные свежевыпеченные батоны, а пакеты с пастеризованным молоком. Насморком я не страдал, выходит, у меня и обоняние пропало? Весело. Хорошо хоть, вижу и слышу.
На всякий случай нагнулся к выхлопной трубе грузовика и вдохнул вылетавший дымок. Выскочивший из магазина грузчик изумленно воззрился на меня. Никакого запаха! Я выпрямился и побрел прочь.
Ночь вдохновляет, и я понимал поэтов, воспевавших ее. Днем ты, как правило, занят. Дела, учеба, разговоры – суета, одним словом. Днем ты раб всевозможных дел и забот. А вот ночью… Ночью каждый сам по себе. Хочешь – спи и упустишь это чудесное время. А хочешь – гуляй. Ночью мы наедине с собой, ночью по-другому думается и чувствуется по-другому. И кто сказал, что утро вечера мудренее? Дурак какой-то. Если мозги есть, они тебе и утром, и вечером послужат, а если нет… Мне лично по ночам думается лучше. А ночной воздух во сто крат чище дневного, прохладен и свеж. Только ночью город пахнет по-настоящему: мокрым асфальтом, камнем или опавшими листьями. А умеешь чувствовать – ощутишь запах детства, давно забытых приключений и многого, многого другого.
Шаги одиноких прохожих звучат в ушах музыкой, и шелест зажатых в скверах деревьев навевает грусть. Как хороша ночь! Одно плохо – иногда спать хочется. Стоп. А мертвые спят? Мысль приободрила, и я зашагал веселей. Наверное, я феномен, уникальный случай в природе. И не надо паниковать, Андрюха!
Я двигался в сторону Таврического парка. В детстве часто бегал по нему, знал вдоль и поперек. Но в последнее время не бываю. Детские воспоминания заставили улыбнуться, и я твердо решил зайти в парк. Чего мне сейчас недостает – так это хороших эмоций.
Подойдя к воротам, увидел, что на них висит замок. Прикрепленная табличка гласила, что работает он до девяти. А сейчас глубокая ночь. Хотя чего это я? Разве в детстве не гулял по нему после девяти, с непередаваемым чувством страха и восторга убегая от сердитых сторожей-дворников? Чего мне бояться теперь?
Клубящиеся облака совершенно затянули светлое небо, и слышался отдаленный гром. Будет гроза.
Я прошел до Кирочной. Там в металлической ограде с незапамятных времен выломан прут, и я частенько проникал через это место. Дыра была и сейчас, никто не пытался ее заварить. Это хорошо, это будило детский азарт и щенячью радость. Я просунул ногу, затем с трудом протащил туловище. Да, все-таки мне не десять. Раньше пролезал легко. Протиснувшись сквозь посаженные вдоль ограды кусты, я вышел на дорожку.
Чтобы не привлекать внимания, двинулся в глубь парка, в сторону центральной аллеи. И тут же пошел дождь. Невидимые капли застучали по темной листве, зашуршали по песку дорожек. Я улыбнулся. Как хорошо! Мне не хотелось никуда бежать. Дождь не испугал меня, а ведь раньше… Стоило первым каплям упасть на землю, как я трусливо бежал под мало-мальское укрытие, зонтики носить не люблю. «Как же хорошо, – думал я, подставляясь упругим хлещущим струям. – Вода – это жизнь!» Мокрая одежда не вызывала раздражения, напротив, тело наслаждалось влагой, и душа радовалась с ним. Я чувствовал необъяснимую радость, словно вернулся в детство, когда промокшие ноги были обычным явлением. И я никогда от этого не болел. А уж сейчас – тем паче.
Погруженный в воспоминания, я наткнулся на скамейку, на которой лежал человек. Бомж, подумал я, останавливаясь перед ним. Спать негде, вот и прилег. И дождь ему не помеха. Ну, гулять под дождем можно, а вот спать как-то… И если раньше брезгливо обошел бы бездомного, то сейчас остановился. Бывают минуты, когда хочется поделиться радостью с кем угодно, даже с бомжом.
Я наклонился и увидел, что это старик. С длинной бородой и приметными красными ушами.
– Эй, дедуль, спишь, что ли? – Я потряс его за плечо.
Бомж открыл глаза. Удивительные глаза, зеленые.
– Ты кто? Чего надо?
– Вставайте, дедуля, замерзнете, – как можно мягче произнес я, – холодно ведь так… под дождем лежать.
Бомж приподнялся, рассматривая меня с ног до головы. Глаза его странно блеснули.
– А-а, свеженький, – протянул он. – Ну-ну… Жалко тебе, значит. Здесь тебя никто не пожалеет. Чей будешь?
– Как это… чей? – смутился я. Вспомнилась комедия про царя из прошлого, когда он спросил: ты чьих холоп будешь? Вот так же и дед спросил.
– Ничей.
Старичок засмеялся. Зубы его оказались на удивление хорошими, даже лучше, чем у меня.
– Ничей, говоришь? Здесь, паря, ничьих не бывает. Кому душу отдал?