— Чтобы никто не мешал этому счастью, — резко проговорила Жаклин и закрыла глаза.
Жан-Поль выбрался из своего кресла и залез Жану на колени. Дюбуа прижал к себе сына и отвернулся к иллюминатору.
Эпилог
И снова все повторялось, как тогда: альпийское солнце, освещающее суровую и аристократичную в этой суровости горную страну, бездонное небо, какое бывает только в швейцарском мае, и тот неуловимый, но явственно ощущаемый повсюду тонкий запах недалеких снежных вершин. И от этого запаха на душе становилось легко, мысли приобретали почти нереальную кристальную ясность, а руки невольно тянулись к рукам того, кто еще так недавно казался потерянным навсегда.
Даже теплые, розоватого оттенка стены замка, прежде казавшиеся Жаклин несколько бутафорскими, теперь излучали по-настоящему живое тепло, и, проходя бесчисленными переходами, ведущими от одной бойницы к другой, она, словно случайно, суеверно старалась коснуться их. Пусть ее счастье, доставшееся так трудно и больно, останется таким же неизменным и незыблемым, как эти древние стены. Она даже не смотрела налицо шагавшего рядом Жана, ибо чувствовала в нем сейчас то же радостное восприятие мира, которое неожиданно пришло и к ней.
Пройдя мимо бассейна, в голубоватой воде которого плескалась какая-то не отпускавшая друг друга даже в воде парочка, они на мгновение оказались под сводчатой аркой, декорированной зеленым бархатом мха, и тела их коснулись друг друга.
— Это сон? — еле слышно пробормотала Жаклин, и средневековая акустика отозвалась вечным и гулким «он».
— Это мы, — твердо ответил Жан, даже не пытаясь обнять ее и наслаждаясь тем легким прикосновением, которое подарил им этот узкий полутемный проход. После всего, что им пришлось пережить, Дюбуа отчетливо понимал, что даже простое прикосновение к любимому телу уже есть великое счастье и поэтому грешно торопить события, сразу желая большего. — Это мы, — повторил он еще раз, чувствуя на губах странный вкус этого незнакомого ему доселе слова. — И как бы то ни было, мы будем теперь всегда… — И невесело добавил: — По крайней мере, в малыше.
Упоминание о Жан-Поле сразу спустило Жаклин с ярких альпийских небес, столь близких самому раю, на шуршащий под ногами гравий.
— Но ты же понимаешь, что я не могу… Ничего не могу… — Они вышли из-под арки, и слепящий солнечный свет упал на лицо Жаклин, заставив ее болезненно прищуриться. — Я не могу ни взять его с собой, ни даже позволить ему называть себя мамой.
— И жгучее желание немедленно увидеть сына вдруг охватило ее; она почувствовала свою ужасную вину за то, что по приезде в Рутенберг почти не виделась с мальчиком, полностью отдавшись ощущению близости Жана. — Пойдем же, пойдем к нему прямо сейчас? — И, схватив прохладную ладонь Дюбуа, она потащила его по бесконечным переходам. И снова в этом сумасшедшем беге — по гранитным ступеням, по одуряюще благоухавшим весенним оранжереям, по искусственным подъемным мостикам и крытым внутренним дворикам — ей казалось, что этот бег происходит в каком-то непрекращающемся ни на секунду счастливом сне, но пробуждение будет ужасным. Впереди уже светлело пространство спортивной площадки с теннисным кортом.
— Подожди. — Прохладная рука легла на ее лоб, покрывшийся испариной, несмотря на обычную здесь температуру в восемнадцать с половиной градусов по Цельсию[7].
— Ты вся дрожишь. Нельзя появляться перед ребенком в таком состоянии. Как бы то ни было, ты его мать. И ты… ты должна учиться ею быть, несмотря ни на что. А это трудная учеба… И бесконечная. — Жаклин на секунду прижалась лбом к крепкому плечу Жана под черной хлопчатобумажной футболкой. — Ну вот, умница, а теперь пойдем.
На чуть уменьшенном по сравнению с традиционным корте царила мадам Брассер, чьи подачи и выходы к сетке обнаруживали не только подлинную страсть к игре, но и великолепные способности в ней. Гладкие тугие икры Элен блестели, а ее светлые волосы вспыхивали на солнце, открывая азартное, но одновременно сосредоточенное лицо. Комиссар Ферран явно играл здесь не главную роль, но, похоже, эта роль ему очень нравилась.
Все это Жаклин как бы мимоходом заметила своим натренированным взглядом, еле сдерживая себя, чтоб не побежать к судейской вышке, сидя на которой, Жан-Поль повизгивал от удовольствия при каждом ударе ракеткой по мячу.
Какое-то мгновение она заставила себя простоять молча, глядя снизу вверх на поглощенного созерцанием игры малыша. Она, словно в первый раз, увидела его ротик со сверкающими зубками, его круглые плотные ножки в крошечных кроссовках, его жадно воспринимающие жизнь глаза — и внезапно поняла, насколько же гармонично он воплотил в себе черты их обоих.
7
В некоторых европейских замках даже на открытых площадках существует специальная система поддержания температуры, необходимая для сохранности памятников.