Жаклин кивнула:
— Ну, а потом… Был ее день рождения. Она чуть ли не впервые со мной заговорила и пригласила к себе. Я думал, что будет хоть какая-то компания, но, оказалось, она пригласила только меня… Стол, свечи, странная девчонка напротив. Было ужасно… неловко. Я пытался что-то рассказывать, шутить, как всегда, но… Она была ужасно серьезной, как будто из другого мира. Я подумал, что уж раз она меня пригласила, то, значит, хочет быть со мной… Ну, вы понимаете. Обычно у меня не бывает проблем, а тут я просто не знал, с какой стороны подойти… Вы знаете, ее глаза и звали, и останавливали одновременно. Я готов был сквозь землю провалиться.
Постарался поскорее уйти. Ну, вот и все… Нелепость какая-то, да?…
Жаклин промолчала.
— Я знаю, что зря это вам рассказываю, — проговорил Бертран и налил себе еще вина. Бокал Жаклин был полон. — Но… я никому не мог этого рассказать. Не знаю, почему вам… Может быть, потому что вы человек посторонний? Пока посторонний, — поправился он. — Да и о чем тут рассказывать? О том, что это я довел ее до самоубийства?
— Эй! — сказала Жаклин. — Я так понимаю, что вы ее вовсе не отвергали?
— Нет, конечно… Но и в объятия не бросился. Вел себя как чурбан. Потом все эти полицейские, комиссии спрашивали, не было ли у кого-нибудь из… умерших причин… Которые могли бы быть нам известны. Я хотел им сказать, а потом подумал: а о чем тут говорить? О стихах и об этом дурацком дне рождения? А с другой стороны, может, у каждого из этих одиннадцати были такие… дни рождения?…
— Они все были похожи на вашу Лизу?
— Мою Лизу… — Бертран горько ухмыльнулся. — Нет, все они были разные. Да и знал-то я достаточно хорошо только четверых. Она — пятая. Нет, ни у кого из них не было явных причин… Но кто же знает, что было у них внутри? А самое страшное знаете что? Я ее стихи выбрасывал… Ну, они мне были совсем ни к чему. Не люблю я стихов, ничего не могу с этим поделать.
Я подумал: может, она как-нибудь узнала об этом? Теперь бы я их прочел…
Жаклин восстановила в памяти материалы, касающиеся смерти этой девушки. Элизабет Томсон, восемнадцатилетняя девчонка из Калифорнии, приехавшая учиться средневековому богословию. По фотографии никак нельзя было сказать, что она такая уж робкая, как ее сейчас представил Бертран. Были и стихи… Одно стихотворение поразило Жаклин. Его вполне можно было читать как предсмертную записку… Жаклин помнила его целиком:
— Вы совсем их не читали? — спросила она.
— Какие-то просматривал… — пожал он плечами. — Но это все равно что глухому дарить музыкальные диски.
Внезапно Жаклин очень захотелось, чтобы мальчик услышал стихи своей погибшей подруги. Но как объяснить?… Передернув плечами, она справилась с соблазном.
— Я испортил вам вечер, — виновато проговорил Эмиль. — Не знаю, что это на меня нашло. Вы умеете вызывать на откровенность. Специально учились этому?
— Нет, — сказала Жаклин. — Эта способность у меня от бабушки. Колдуньи.
Он невесело рассмеялся и потребовал у официанта счет. С истинно французским темпераментом мальчик попытался заплатить и за нее, но позволить ему это Жаклин, разумеется, не могла.
11
На следующий день в перерыве между лекциями к Эмилю подошел третьекурсник психологического факультета Карл Ройзенхофф, с которым они иногда встречались на соревнованиях по гандболу, и, загадочно улыбнувшись, похлопал его по плечу
— Привет, Карл, — рассеянно произнес Эмиль. Почему-то последнее время общение с Карлом тяготило его.
— Я стал редко видеть тебя, старик, — жизнерадостно проговорил Карл. — Похоже, ты собираешься забросить спорт. Готовишься к диплому?
— Нет, — ответил Эмиль. — Просто нет настроения резвиться.
— Да… Похоже, эта история сильно задела твою нежную хрупкую душу, — засмеялся Карл. — Эта Лиза… Она что, действительно была тебе небезразлична?