дую!.. Спать, доктор, вы всю ночь не спали! Не мечтайте о не
достижимом... Утрите глаза, стыдно плакать... Стыдно? А Лиде
в глаза не стыдно Схмотреть? Вы спасли Гвоздевского, вы и
отвечайте, доктор! Перед Ритой! Перед Лидой! Смотрите, что
вы наделали, и не отворачивайтесь... Вам плюнули в лицо?
Ударили вас? Какая трагедия, доктор... Имейте мужество взгля
нуть в глаза Риты, Лиды, Кати! Это ваше милосердие! Это
ваша гуманность! Вы спасли Гвоздевского! Вы! Я! Я! Но не
могу же я вечно мучить себя! — Любовь Антоновна забилась
в угол. Обхватив руками ноги и подтянув колени к подбород
ку, она долго всхлипывала, прижимаясь щекой к полу. Ласко
вый сон, бесшумно и мягко, подкрался к усталому телу докто
ра. Ей снилась русская печка, горячая, пышущая жаром. Она
пыталась забраться наверх, но кто-то, в доме было темно и она
не видела — кто, сидел на печи, толкал ее, стоило ей прибли
зиться к теплой лежанке. «Сюда нельзя!» — твердил невидимый
хозяин печи. «Я замерзла, пустите», — просила Любовь Анто
новна. «В погреб беги погрейся! Там снегу много», — отвечал
все тот же голос. «Снег холодный, я обогреюсь на печке, уйду»,
— дрожа всем телом, упрашивала Любовь Антоновна. «На льду
грейся! Он горячий!»
— Проснитесь! — выкрикнул кто-то над самым ухом.
Еще не придя в себя, Любовь Антоновна почувствовала
на своем плече чью-то руку и услышала голос капитана:
— Проснитесь, доктор!
Любовь Антоновна с трудом открыла слипшиеся от сна
глаза.
— Уйдите, капитан! — попросила она, поднимаясь с пола.
— Вы пойдете со мной, доктор...
— Уже?
— Что «уже»?
— Попытка к побегу? Слава Богу!
— Вы бредите, доктор! Часа через три поезд. Всех пятерых
в больницу, — торопливо объяснял капитан. — Полковник
болен. Опасно...
— Оставьте свои шутки, капитан, — вяло отмахнулась
Любовь Антоновна, пытаясь присесть на пол.
— Умирает, доктор, честное слово!
Может и правда...
— Где Рита?
— Воробьева что ль? В бараке сидит, ждет этапа.
— А Лида?
— Какая еще Лида?
— Та, что вчера жаловалась на вас.
— В соседней камере, где ж ей быть.
— Ее ночью увели из карцера. Вы догадываетесь, куда
ночью водят девушек?
— Бугаи! Жеребцы! — капитан длинно и грязно выругал
ся. — Женщины должны охранять женские командировки.
Попробуй загони сюда в глубинку вольных баб. Не едут они!
Разбегаются!
С Лидой все кончено... Гвоздевский болен... Это не поме
шает ему распорядиться напоследок... Остается одно — запрет
ная зона!
— Пошли, капитан! Я его вылечу...
335
— Какое там вылечить! До больницы бы дотянул... Синий
он, как жеребиный залупа. Простите, доктор, чуть не зару
гался.
— Я отдохну минутку, — попросила Любовь Антоновна,
когда они вышли из карцера, — голова закружилась. Отойди
те подальше, капитан, мне нехорошо.
До запретной зоны шагов тридцать... Успею?
— Товарищ капитан! — послышался с вахты звучный
голос надзирателя.
— Чего тебе? — спросил капитан, поворачиваясь в сто
рону вахты.
Любовь Антоновна побежала. В эту минуту она не ощу
тила ни слабости, ни дрожи в ногах. Она видела одну цель —
безобидную тонкую проволоку. За ней — покой, тишина и пет
ии лагеря, ни Гвоздевского, ни капитана... Отмучилась! Отму
чилась! — кричало сердце. Перепрыгну проволоку, она совсем
невысоко над землей. На забор... можно... не лезть... Охрана...
обязана... стрелять...
— Заключенная к запретке бежит! — услыхала Любовь
Антоновна крик.
Это... хорошо... Часовые... на вышках... успеют... пригото
виться... Лишь бы добежать... С первого выстрела — конец...
— Куда вы, Ивлева?! Назад! Не стреляйте! Не стреляйте!