я сижу? Кажется, двадцать семь. Тома говорила, что меня
скоро вызовут к следователю. Долго держать в тюрьме не
станут. Тома опытная, ее уже второй раз судят... Опять Тоня
запела...
43
Вышла Катя на свет белый,
Стали Катеньку судить,
Присудили молодой Катюше
Двадцать пуль да в грудь забить.
Вот бы и мне так, как Кате... Хорошо было бы... Почуди
лось мне тогда, что тетя Маша приходила... Или в самом деле
она была там? А как бы она пришла из больницы в кабинет
к нему?.. Почудилось...
Ах вы судья, правосудья,
Вы напрасно судите меня,
Вы, наверно, судьи, не схотели,
Чтоб на свете я жила.
Как хорошо Тоня поет... Только грустно очень... Меня не
осудят... Тома говорит: выгонят на волю... Чудно в камере
разговаривают... Может, тетя Маша выздоровела? Встретит ме
ня, порадуемся, поплачем... Уедем отсюда в деревню... Я дояр
кой буду, или еще кем...
Ах вы пташки, канарейки,
Вы летите в белый свет.
Передайте бате, милой маме,
Что Катюши в живых нет...
— Прекратить пение! — раздался за дверыо голос дежур
ной. — В карцер захотели?
В камере наступила тишина.
— Эй, ты, Воробей, поди сюда! — услышала Рита повели
тельный зов Нюськи.
Осторожно, стараясь не наступать на ноги сидящим, Рита
подошла к Нюське.
— Тебе не надоело у параши спать? — жирным тягучим
голосом спросила Нюська.
Добрая какая. Сама спит возле окна, забирает у всех
половину передачи, а меня спрашивает. Рита неприязненно
посмотрела на хозяйку камеры. Полное, дряблое лицо. Чистые
ухоженные руки, украшенные острыми, аккуратно подрезан
ными ногтями. Дорогая папироска в зубах, кажется, Казбек.
Неплохо живется ей в тюрьме.
44
— Чего молчишь? Язык проглотила со страху? — нетер
пеливо понукала Нюська.
— Другого места пока нет, — спокойно ответила Рита.
— Места даю я! — гордо отрезала Нюська.
— Я это вижу.
— Первый раз попала в тюрягу?
— В первый.
— Потому тебе и плохо. Тут хорошо только нам, людям.
— Каким людям?
— Мне. Милке. Райке, — исчерпывающе пояснила Нюська.
— А остальные не люди? — против воли вырвалось у
Риты.
— Голосок у тебя змеиный. Ты фраерша нотная... Осталь
ные не люди — фраерихи.
— А кто же люди? — не утерпела Рита.
— Воровки в законе. А у кого мужики воры в законе,
тоже почти люди, — со знанием дела пояснила Нюська.
— Чтобы быть человеком, надо обязательно воровать? —
тихо спросила Рита.
— Y нас все воруют — фраера и мы. Но как воруют? Эй,
ты! Ножка! Поди сюда! — зычно крикнула Нюська.
Услышав свое прозвище, пожилая женщина, сидевшая око
ло вонючей параши, почти до краев наполненной нечистота
ми, испуганно вздрогнула и, припадая на правую ногу, подош
ла к Нюське.
— За что сидишь, — прокурорским тоном спросила Ню
ська.
— Вы, чай, знаете, пошто спрашиваете?
— Я-то знаю «пошто», — передразнила Нюська. — А Во-робыо-то ты говорила?
— Рядом с ней лежим. Знамо, говорила, — устало отве
тила женщина.
Рита с тоской поглядывала то на тетю Веру, соседку по
камере, то на Нюську. Она знала, что Нюська, устав от сыто
го безделья, время от времени подзывает к себе женщин и
заводит с ними никому не нужные разговоры. Это была Нюсь-кина прихоть, и противиться ей не решался никто.
— А ты еще раз скажи. Мне! — потребовала Нюська.
— За нитки. Катушку ниток взяла на работе. Боле ничего.
45
— Вот-вот, — с усмешкой подтвердила Нюська. — Боле
ни-ча-а-во. Ты украла катушку ниток. В обвиниловке, мусора
называют ее обвинительным заключением, написано, что граж
данка Дерюгина похитила двести метров пряжи. Так там на
писано?
— Совсем так, — подтвердила тетя Вера.