— Вот какая память у меня. Цепкая. Я эти обвинпловки
слово в слово шпарить могу... Дадут теперь гражданке Дерю
гиной восемь лет лишения свободы. А разве она воровка?
Фраерша чистой воды. Почему и в камере не все одинаково
живут. Y параши, в железном ряду, вы спите, кто первый раз
за решку попал, и опущенные. Это те, кто с ворами в законе
жил, а мужик ее ссучился, нечестным вором стал.
— Нечестным вором? — удивленно переспросила Рита.
— Честные воры живут по закону. Проиграют — отдадут.
В лагерях не работают комендантами, нарядчиками, бригади
рами. Y человека не украдут, только у фраера. Не хулиганят.
Законники хулиганов и насильников презирают... Тебе всего
не понять. Кто из людей сделает что не по закону — сука.
Посередке, в калашном ряду, спят порчаки. Им и ночью ноги
никак не вытянуть, тесно.
— Почему порчаки? — спросила Рита, зная, что Нюська
не любит, если ее невольный собеседник молчит.
— Они недавно воровать начали. Законов не знают. Не
фраера и не люди. Испорченные. YMiibie порчушки за людей
хиляют. Но мы все равно узнаем, что он не человек, а порчак.
Рядом с нами — барыги. Они хорошие дачки из дома полу
чают. Зато и спят просторно. В нашей камере, чтоб все лежать
могли свободно, как люди и барыги, человекам двадцати
быть положено. А у нас — девяносто три. Под метелку мусо
ра метут всех. Вот почему в калашном ряду сидят впритырку,
а у параши...
— Чо ты с ними растрепалась? — недовольно спросила
Райка, поднимая голову с подушки.
— Цыц, моя радость! — прикрикнула Нюська.
— Чо ты мне хайло затыкаешь? Я не порчушка! И не
опущенная! Я — человек! — закричала оскорбленная Райка.
— Твой мужик — сука. Я от Николы Резаного слышала,
— зловеще прошипела Нюська.
46
— Мой мужик — сука? Докажи! — взвилась Райка.
— Ножка! — повелительно крикнула Нюська. — Лезь на
окно, зови из сто второй Николу Резаного.
— Я не полезу, — робко заупрямилась тетя Вера.
— Вторую ногу выдерну! — твердо пообещала Нюська.
— Лезь! Воробей! На атасе встань у волчка. Что вылупилась?
Шнифты вышибу! К двери! — лютовала Нюська.
Изобьют меня. Изобьют тетю Веру. Я заслоню волчок.
Успею крикнуть, если что.
— Сто вто-о-ра-а-а-я! Позовите Резаного. — Голос тети Ве
ры, бесцветный и топкий, разрезал тишину тюремного двора.
— Сильнее ори! Сильнее! — негодовала Нюська, показы
вая тете Вере пухлый увесистый кулак.
Рита стояла спиной к двери. Затылок ее плотно прикры
вал круглый стеклянный глазок. Сзади себя, за дверью, Рита
услышала легкий щелчок. «Открывают кормушку. Приметят
меня, в карцер уведут. Промолчать? Позвать? Она уже старая.
А я?»
— Тетя Вера! — успела крикнуть Рита. Удар в поясни
цу, болезненный и резкий. Ключом, наверно, — мелькнуло
V Риты. Она знала, что дежурные никогда не расстаются с
длинным увесистым ключом.
— Повернись! — прикрикнули на Риту сзади. Рита повер
нулась. Узкое окошко, вырезанное в дверях, было распахнуто
настежь. Обычно его наглухо запирали из коридора и открыва
ли только тогда, когда подавали заключенным хлеб, баланду
или передачу от родных. Это окошко прозвали кормушкой.
Никакого стекла в нем, конечно, не было. Смастеренное из
толстой квадратной дощечки, обитой листовым железом, оно
сливалось с дверью и открыть его из камеры было невозможно.
Испуганные глаза Риты оробело скользнули по лицу мо
лодой надзирательницы.
— На атанде стоишь? Кто сто вторую звал, — строго
спросила надзирательница.
— Я... спала...
— В карцере проснешься, — пригрозила Рите дежурная.
— У меня голова закружилась, — смятенно оправдывалась
Рита.
47
— Я запомнила тебя. На проверке доложу корпусному, —