Я вижу: ты бывший человек. Не хочешь к нам, притырься
среди фраерих. А законы ты знаешь довоенные. Тогда за жа
бу убивали. Антоша Осесе в прошлом году в Киевской тюряге
казачил за жабы фраеров. И люди сказали ему, что правильно.
— Ты не путай, дорогуша, камеру с трюмом. В камере
положено казачить за горбушку, а в трюме — не положено.
— Где такой закон? На каком толковище его качали? —
не сдавалась Кира.
— Дальше солнца не загонят, меньше триста не дадут.
Слыхала такое? А в трюме сколько дают? Триста. Мне сам
Зонт сказал, что в трюме за хлеб не казачат, — веско закон
чила соседка Риты.
Услышав магическое имя Зонт, Кира заворчала как по
битая собака.
— Зонт? Он тут? В какой камере? — оживленно расспра
шивала Лиза.
— В сто девятнадцатой. Позавчера пригнали. Крикну ему
— и в железный ряд тебя, Кирочка, спущу.
— А ты кто? — робко спросила Кира. От ее наглости не
осталось и следа.
— Валька Бомба!
— Валюха! Бомбочка! Что ж ты сразу не сказала?! Ло
жись со мной! Гробик большой! — заюлила Кира.
— Горбушки раздай! — приказала Валька. — Надо будет,
на парашу тебя посажу, а сахма лягу. Я вчера не захотела
мараться.
— Валечка! Мы жабы честно на троих поделим. Я уже
пятый день в трюме. Жрать охота... — жалобно заныла Кира.
— Раздай хлеб, порчушка! — рявкнула Валя.
Кира поспешно раздала хлеб.
После завтрака Бомба подошла к Кире и с размаху вле
пила ей пощечину.
— Не имеешь права! Y хменя мужик... — истошным голо
сом завопила Кира.
— То мужик, а то ты. Воровка не ршеет права сама раз52
давать хлеб. Ты больше не человек. Канай с гробика к параше!
Живей крылышками маши! — напутствовала Бомба Киру.
— Не уйду! Меня никто не опускал и не сучил! Толковища
не было! Хочешь — ложись рядом! — отчаянно защищалась
Кира.
— Слазь! Я одна спать буду! — неумолимо потребовала
Валька.
— Не уйду! — захлебнулась в крике Кира.
— Голосом определяешь? Дежурника зовешь? — Могучие
руки Бомбы сдавили тщедушное тело Киры. Драка длилась
недолго. Победительница с торжеством потрясла пучком во
лос, хрипло откашлялась и неторопливо уселась на гробике.
— Я бы еще вчера тебя выгнала. Мне говорили, что в
трюме казачат за пайки. Я не верила, пока не увидела сама,
— пояснила Бомба, ни к кому в частности не обращаясь.
Бывший человек, а ныне Бог знает кто, всхлипывая, уса
живалась поудобнее у дверей. Кира злобно толкнула локтем
соседку Риты. Выругалась длинно и грязно и попыталась лечь.
— Подвиньтесь, вы! — потребовала Кира. Женщины про
тестующе зашумели.
— Куда двигаться?
— И так на параше сидим!
— Кому положено — на гробиках спят.
— Сиди, где посадили, и не рыпайся!
— Кончай базар! — властно крикнула Бомба. В камере
наступила тишина.
Риту бил озноб. Отдали хлеб... Бомба добрая... Могла и не
отдавать... Как дальше жить?.. Скорей бы суд... Хоть бы куда-нибудь вызвали... Помолиться, как тетя Маша молилась? —
засмеют... Я и молитв не знаю... Мысли путались, рвались.
Падали в темные подвалы забытья, летели к тем светлым
дням, когда еще были живы отец и Павлик, и вновь ползком
возвращались в камеру. Рите вспомнился январский вечер.
Все они вчетвером пили чай. Y Павлика день рождения. На
столе мягкий ситный и толстые ломти колбасы. Папа о чем-то
задумался... Тетя Маша дует в блюдце, до краев наполненное
чаем... Павлик украдкой бросает в стакан третий кусок са
хару... А Рита смотрит на них... Ей больше не хочется чаю,
даже в накладку... Впервые в жизни ее маленькое сердечко
53
охвачено смутной, непонятной тревогой. Рите казалось, или
она предчувствовала? что этот счастливый вечер — послед