не разрешу входить.
— Отлично, Константин Сергеевич! А кого вы предпола
гаете взять заседателями?
— Y меня есть на примете двое проверенных товарищей.
Перед слушанием дела Воробьевой я призову этих товарищей
к исполнению их гражданских обязанностей в суде.
61
— Кто они? Если это не секрет.
— Какие у нас с вами секреты, дорогой Вячеслав Алек
сеевич. Один бывший завскладом Охрименко, его оговорили
в хищениях и взятках, а вы...
— Помню, помню, — торопливо перебил прокурор. — А
другой?
— Кузьминых. Y него, правда, дед по матери раску
лачен...
— Не стоило бы рисковать, — осторожно заметил про
курор.
— Он товарищ надежный. Во время коллективизации сам
лично указал, где прятал хлебушек дед. Много кулаков разо
блачил...
— Что ж... Кандидатура хорошая, — согласился прокурор.
— А кого вы посоветуете мне назначить Воробьевой за
щитником?
— Переверзева. Очень хороший защитник, — чуть помед
лив ответил прокурор.
— Хороший? — встревоженно переспросил Буреев.
— Исключительный! Y него, правда, немного красноречие
хромает, заикается он. Но можно ли судить человека по одно
му физическому недостатку? Все мы не лишены их. Перевер
зев товарищ идейный, выдержанный, и, как всякий настоящий
патриот, ненавидит врагов Родины. Он не затруднит работу
суда. Напротив, поможет Константину Сергеевичу.
— Вот мы и договорились, — облегченно вздохнул парт
орг, — не смею вас задерживать. Я в двенадцать на совещание
к директору приглашен.
— До свидания, Владимир Никифорович. YcnexoB вам в
труде и личной жизни! Передайте привет жене, дочке. Дочка-то
растет? — сердечно пожимая руку Бурееву, спрашивал проку
рор. Буреев расцвел.
— Растет, Вячеслав Алексеевич. Она у меня меньшенькая.
Шустрая такая, за ней глаз да глаз нужен.
— Желаю ей вырасти вот такой, — прокурор поднял руку
высоко над головой. — И, главное, пусть не болеет. А то случит
ся беда, как с Домной Пантелеевной... Жаль Пантелея Ива
новича.
62
— Очень жаль... Только моя Раечка девочка здоровая. Та
кой болезнью, как у Домны Пантелеевны, она до седых волос
не заболеет. Я за ней слежу.
— Заходите ко мне почаще сюда, а лучше домой.
— Приду, Вячеслав Алексеевич. Передайте и вы привет
своей супруге. Счастливо оставаться.
ЭЛЬКА ФИКСА
— И пошто я голос подала? Не подала б голоса и сюда,
глядишь, не заволокли б. А тепереча на суду том дознаются,
что провинившись я. Небось не помилуют. Вдвое спросят.
— Скажите, тетя Вера, что не вы лазили на окно.
— Не поверят. Я ведь пошто в дверь-то шибать зачала:
Нюська на меня окрысилась и в крик: доложи, мол дежур
ным, что ты звала сто вторую, а то тот Воробей дурной — ты,
тоись — на меня покажет, я тогда обеим вам башки посши
баю. Испугалась я и ну в дверь стукать.
— Я не виновата, тетя Вера.
— Ты-то не виновата, да мне проку мало. А робятам моим
и подавно.
— Почему же вы в коридоре не сказали дежурным о
Нюське.
— Забоялась я. Как скажешь? Воровки-то во всех камерах
сидят. Помочь имеют друг от дружки. А мы сами по себе, как
овцы заблудшие. Прибьют — и жалиться незнамо кому. Хлеба
нонче пол пайки отняли у меня... Живот режет с голодухи
чисто ножом. То ништо — потерплю. Я двужильная. Кабы не
засудили... Меньшего больно жалко. Он утром смеется все: ма
да ма ладит, поди плачет, скучает по мне.
— За что ты чалишься? — лениво спросила с гробика
лохматая полная блондинка. В камере уже знали, что эту
остроносую молодую блондинку зовут Элька Фикса, а имя
мужа ее, Ленчика Карзубова, — с ним она прожила больше
двух месяцев на воле — гремело по всей тюрьме.