— За нитки, — неохотно ответила тетя Вера и отверну
лась.
— Ты морду от меня не вороти, — вскипела Фикса, —
а дадут тебе восемь лет, или на всю катушку — десять.
— Не пужай. Чай, судьи тоже люди, — робко возразила
тетя Вера.
— Люди?! Держи карман шире! Ха-ха-ха-ха-ха! Лю-юди!
Пожалеют они такого ягненочка.
— А что как поимеют жалость? — не сдавалась тетя Вера.
— И сами за тебя в тюрягу сядут? Y тебя дети, а у них
щенки? Они, может быть, и пожалели бы, да начальство не
велит.
— А ты-то как все знаешь? — не удержалась от вопроса
тетя Вера.
— Я много знаю... Вы думаете, я всегда такая была? Оши
баетесь, девочки. Перед войной я десятилетку кончила. В ин
ститут поступить хотела. Голодную меня опутал один интен
дант. За две булки хлеба купил в сорок первом. Маме хотела
помочь... Умерла она. Только теперь я умная: по дешевке не
купишь меня. Я с пятым мужиком, вором в законе, живу.
Интенданты им в подметки не годятся. Барахло! Интендант
побольше ворует, чем тот, который в законе. А нашего брата,
девчонку, за краюху хлеба норовит купить. У интенданта семья,
он ей посылочки шлет и тем, кто повыше его, дает. С друж
ками пьет. А честной девушке, за честность ее, две булки
хлеба в зубы. А я ведь честная была, когда он купил меня.
На, тварь, жри! У трех интендантов побывала в женах, попро
бовала их хлеба. А законник что ни украдет — на стол тащит.
Пей, ешь, гуляй! — все равно один раз живем! Когда меня в
первый раз арестовали за чулки (я после того интенданта ра
ботать пошла сдуру), тоже думала, что простят. Никогда не
воровала и раньше, неопытная была. Простили думаешь? Де
сять лет всучили. Бежала я из вагона, когда по этапу в лагерь
гнали. На воле с вором встретилась — Никола Старуха кличка
его — и пошла веселая жизнь. А на суде я им говорила и об
отце, его на фронте убили, и что мать умерла, и что украла
я в первый раз. Попробовала и об интенданте сказать, а они
даже слушать не захотели.
— А теперь сама хлеб отымаешь? — осмелела тетя Вера.
— Я?!
— Не ты, дак подружка твоя, та что днем выпущена.
64
— Инка Горлатая? Она казачит фраерих, а я нет. Хлеб —
это что... Вот если б ей Воробышек в руки попался, она б
ощипала ее за ночь.
— Ощипала? Как-то живого человека ощипать молено?
Чай, не курица она, — усомнилась тетя Вера.
Элька расхохоталась.
— И перьев у нее нет, — уточнила Фикса, вдоволь насмеяв
шись. — Инка по-другому щиплет. Кобёл она.
— Кобель?! — ахнула тетя Вера.
— Не кобель, а кобёл. Девочек молодых любит. И с ба
бами живет. На воле она Ленчику при мне говорила: «Я муле-чин терпеть не могу». Инка сама ворует. А уж девочку молодую
не упустит. Что смотришь?! Погоди, Воробей, в лагерях этих
коблов полно. Полюбит тебя какой, кормить станет от воль
ного. Плачешь? А мне легко четвертый год по рукам ходить?
Я с вами откровенная сегодня. Кроме меня законниц в трюме
нет, а фраерихам на слово не верят. Мне уж так надоело все.
Карзубый больной, и меня наградил. Приеду в лагерь и скажу:
прощай молодость, да здравствует вензона, — и пойду догни
вать к венерическим... Укольчики, таблетки. Тошно! Я в трюм
поясок пронесла. Дежурнячки при шмоне не нашли. Вот он!
Хотела вздернуть себя, тут и крюк над гробиком вбит, — духу
не хватило. Слабачка я! А у вас у кого хватит душку? Хватит?!
Толсе л<мет родная! Пусть поясок возле меня валяется. Заду
мает кто им попользоваться — берите бесплатно. — Элька
выкрикнула последние слова и с силой закусила ниленюю губу.
В камере наступило тягостное молчание. — Спать пора! До
утра ни звука! Бебехи отшибу, кто рыпаться будет!
Измученные женщины погружались в сон, беспокойный и
тялселый. Рита не спала уже вторую ночь. Гнетущее напрялсе-ние не отпускало ее ни на миг. Какое-то время, очень недолгое,