от Ирисова, тонкогубый лысый мужчина с отвислым брюш
ком, мерно покачивал головой в такт словам Риты. Второй,
костлявый, сухой, как палка, отполированная множеством рук
тех, кто часто прибегает к ее услугам, неотрывно смотрел на
Риту. Его маленькие, глубоко запавшие глаза буравили лицо
Риты, а светлые жидкие брови изредка поднимались кверху.
— Вы утверждаете, подсудимая Воробьева, что Киреев Ким
Пантелеевич напоил вас пьяной и, использовав ваше беспомощ
ное положение, изнасиловал вас. А Киреев Пантелей Иванович,
директор завода сто девяносто восемь, разбил бюст вождя в
вашем присутствии? — скрипучим официальным тоном спро
сил судья.
— Так оно и было, — подтвердила Рита.
— Суду не ясна одна деталь: почему на предварительном
67
следствии вы показали, что бюст вождя разбили вы, и ни слова
не заикнулись о насилии, которое якобы свершено над вами
гражданином Киреевым. Подсудимая! Вы пытаетесь ввести суд
в заблуждение.
— Я молчала в кабинете следователя. Я ему ничего не го
ворила.
— В протоколе предварительного следствия ясно сказано,
что протокол составлен с ваших слов и заверен вашей подпи
сью. Вы признаете свою подпись?
— Да, я подписала... Но я не читала, что там написано.
— Почему?
— Следователь сказал о тете... что она умерла...
— Y вас есть вопросы к обвиняемой? — спросил Ирисов
прокурора.
— Да, есть. Не кажется ли вам, подсудимая, что вы зло
употребляете смертью своей родственницы?
Рита подавленно молчала. Прокурор, выдержав небольшую
паузу, продолжал:
— Я не родственник гражданки Ломтевой, но даже меня,
человека чужого ей, до глубины души возмущает, как нагло и
бессовестно ее любимая племянница спекулирует смертью
умершей. Это бесчеловечно, граждане судьи! Подло! Низко!
Преступно! Такие, как Воробьева, готовы торговать, да и тор
гуют, могилами своих родных. — Голос прокурора зазвенел
благородным негодованием. Лысый заседатель поспешно от
крыл глаза, вопросительно посмотрел на прокурора, потом на
судью и откинулся на спинку стула.
Ни слова о тете... Они звери... В карцере тетя Вера гово
рила... что не помню... Она меня из петли вынула... Вспомни
ла! Отходим сами девоньку. Не зови ты этих иродов. Ироды...
Уроды... Фикса позвала... Еще и кричала дежурным: выпускай
те из карцера! Все повесимся! На ру-ка-вах! А тете Вере Фик
са перед тем сказала: зови, Ножка. Воробей в себя придет, в
больницу возьмут ее. Там лучше! И нас из трюма выго
нят... Только базлайте погромче, что все перевешаемся. А я
не могла открыть глаза... Как они все меня ненавидят: и судья...
и прокурор, и защитник! Что ж е он молчит?
— Я сс-читаю, ччто ссыл-ка на покой-ыую Ло-о-ом-теву
не-е ос-но-ва-тельна, — услышала Рита голос защитника.
63
— Подсудимая Воробьева! Суд в последний раз спрашивает
вас: чем вы объясните тот факт, что на предварительном след
ствии вы дали одни показания, а на судебном заседании даете
другие, — равнодушно допытывался судья.
— Ничем не поясню, — устало и обреченно ответила Рита.
Они не хотят понять и не поймут... А может судья и прокурор
знают правду и... Тогда почему ж е они не верят мне? Неужто
они все нечестные?! Топят меня... И Фикса права? От этой
мысли Рите стало страшно. На миг она забылась... Светлый
солнечный день... Жарко... Сегодня Рита именинница. С того
дня, когда мать подарила ей жизнь и заплатила за этот дар,
как часто платят матери, своею жизнью, прошло шесть лет.
Ладошка Риты, крохотная и слабая, покоится в руке отца,
грубой, большой, доброй. Y папы отпуск и сегодня они вместе
идут в зоопарк. Рита нетерпеливо подпрыгивает, не выпуская
отцовской руки, а он идет степенно и неторопливо. Перед вхо