мой спрятал хлеб, и я вовремя просигнализировал на него. Ску
лил он: семья большая — двенадцать человек, хлеба до нового
не хватит, не отнимайте... А нам что за дело? Колхозы надо
было организовывать, строить заводы, фабрики. А кулацкие
сынки, хоть они мне и дядьками были, мешали нам. Я их мет
лой и к такой матери — в Сибирь!
— Значит вы, товарищ Кузьминых, против? Если я окажусь
в -меньшинстве — я подчинюсь. Ну а как поддержит меня то
варищ Охрименко? тогда придется вам писать особое мнение,
не выходя из комнаты совещания, — предупредил Ирисов.
— И напишу, — твердо пообещал Кузьминых.
— Перегибы бывают разные — левые и правые. Плохо с
врагом поступить мягко, но ничего хорошего нет и в чрезмер
ном наказании. Великий вождь указывал нам, что перегибы в
ту или другую сторону — одинаково опасны. Позавчера я раз
говаривал о деле с товарищем Беленьким. Он указал мне, что
наказать Воробьеву непременно следует, но не очень сурово.
Для меня слово товарища Беленького — закон, а вот как для
вас, товарищ Кузьминых, — не знаю. — Ирисов укоризненно
посмотрел на неумолимого заседателя.
— Слабодушны мы стали... Твердости пролетарской мало.
Но если так думает товарищ Беленький — я согласен, — хму
ро пробурчал Кузьминых.
— Ваше мнение, товарищ Охрименко?
— Пишите... Я ж с первой минуты согласие дал... Чист я
как стеклышко.
— Прекрасно... Поторопимся, товарищи: времени в обрез.
Сегодня мы должны разобрать еще три дела. Одно о хищении
пряжи, другое — о присвоении тридцати семи гвоздей, и третье
— о прогуле.
— Лет на двадцать пять потянут эти дела? — полюбопыт
ствовал Кузьминых.
— Не хменыне, — подтвердил судья.
— За день четырех преступников обезвредим. Сколько они
в лагерях пользы принесут государству. А еще упрекают нас,
что мы плохо работаем. Не даром мы свой хлеб едим, — убеж
денно закончил Кузьминых.
83
Судья молча писал, не поднимая головы от неоконченного
приговора.
Домна заступилась за меня... Может, и судья поймет?.. Он
ж е слышал, что говорила Домна... Отпустят меня... А куда я пой
ду? На могилку к Павлику поеду... И к папе... Есть же где-то
их могилки... Папа был такой сильный... И снова Рита увидела
себя рядом с отцом. Ей десять лет. Отец незаметно пытается
взять Риту за руку. Ей стыдно, она уже большая; увидят, что
за руку водят, как маленькую, — посмеются. Чтоб не обидеть
отца, Рита шла впереди. Она не заметила, когда высокий пья
ный мужик загородил ей дорогу. Рита не боялась пьяных. Отец
иногда выпивал, но в такие часы он был особенно ласков с
ней. Девочка доверчиво взглянула на незнакомого дяденьку,
хотела обойти его, но он с силой схватил Риту за руку и потя
нул ее к себе.
— Больно, дядечка, пустите, — попросила Рита.
— Ты куда идешь, девочка? Пошли ко мне в гости, — за
плетающимся голосом потребовал пьяный.
Ответить Рита не успела. В воздухе мелькнул кулак отца.
И пьяный, нелепо взмахнув руками, упал на землю.
— Пойдем, дочка, — заторопил Риту отец. И словно она
была совсем малышка, схватил ее на руки. Рита взглянула в
лицо отца и не узнала его. Обычно добродушное и безвольное,
оно дышало злобой и решимостью. И только почти у самого
дома отец опустил Риту на землю.
Вечером тетя Маша, по случаю получки и выходного дня,
поставила на стол четвертинку. Отец выразительно потряс го
ловой.
— Не буду, — отказался он, украдкой поглядывая на Риту.
— Зря ты, Семен. Ведь ты не питух... С получки аль с
аванса выпить не грех вовсе. И я с тобой с устатку малость про
пущу. Умаялась я ныне с постирушкой, — уговаривала тетя
Маша.
Отец не устоял. Когда они выпили по второму пузатому
лафитничку и водки в бутылке осталось на донышке, тетя Ма